Еще большими потерями была чревата саморазрушительная практика перестрахования, популярная в Ллойдз в 1980-х. Букмекеры, когда видят, что на фаворита Дерби Кентукки сыплются слишком большие деньги, минимизируют возможные риски, переводя часть ставок на других агентов; точно так же поступают и страховщики. Но тогда как в среде благоразумных джентльменов ипподрома одна фирма букмекеров перекладывает свою ответственность на другую фирму, в Ллойдз риск так и оставался внутри того же самого рынка. Первоначальные страхователи большого риска получат вторичную страховку в случае, если суммы исков превысят известную цифру; перестрахователи, в свою очередь, постараются отвести от себя ответственность, еще раз перестраховав риск, и так далее по цепочке. Выгода Ллойдз состояла в том, что на каждом этапе перестрахования андеррайтер получал премию, а брокер — комиссию; часто одно и то же предприятие могло пройти через одни и те же синдикаты и компании по нескольку раз, к краткосрочной выгоде для каждого участника. Эта система получила известность под именем London Market Excess, или LMX, а цепочку перестрахования в обиходе стали называть «спираль». Эта практика основывалась на вере — или надежде, — что вероятность возникновения иска, который мог бы зашкалить за определенную отметку, невысока: тысячу крыш буря может снести, но не десять тысяч; на нефтяной вышке может случиться маленький взрыв, но не большой. Соответственно чем ближе к верхней точке спирали, тем меньше становятся премии, и перестрахователи, оказавшиеся ближе к концу, все хуже и хуже подготовлены к тому, чтобы оплатить иски в том случае, если произойдет большое несчастье. Это как «держи бомбу»: очень весело до тех пор, пока музыка не остановится. Затем это становится очень дорого. Как, например, в случае с нефтяной вышкой Piper Alpha, которая взорвалась в июле 1988 года первичная сумма, на которую она была застрахована, составляла $700 миллионов. Но затем эта сумма перестраховывалась и перестраховывалось — к немалой выгоде брокеров и андеррайтеров — таким образом, что к концу спирали перестрахования по всей этой системе плескались ни много ни мало $15 миллиардов, «что, по сути, означает», как заметил один андеррайтер, «что в некоторых синдикатах она должна была пройти через этот самый синдикат пятьдесят раз». Когда занавес опустился, проигравшими оказались ллойдовские Имена: в 1989 году всего лишь четырнадцать синдикатов, состоявших в системе LMX, потеряли Ј952 миллиона, или почти половину совокупных убытков рынка.
London Market Excess процветал за счет целого ряда взаимосвязанных факторов: в первую очередь, жадности, разумеется; затем, легкости, с которой можно было обтяпать дельце («Прокрутить денежки» — по спирали — «было самым простым способом заработать», сказал один андеррайтер); плюс наличие у рынка дополнительных мощностей. Виртуальный бизнес, такой как LMX, шел в гору, потому что реальный уже не мог обеспечить желаемые объемы прибыли. А причина состояла в том, что в течение 1980-х список ллойдовских андеррайтеров — и соответственно их возможности как страхователей — увеличивался быстрее, чем сам рынок.
Как вы, может быть, обратили внимание, в вышеприведенном списке известиыхллойдовских Имен некоторые были прямо-таки шик-блеск-труляля; но вот прочие — в общем, не то чтобы совсем крем-де-ля-крем. Начиная с середины 1970-х график, отображающий количество членов Ллойдз, попер вверх по-гималайски. Между 1955 и 1975 годами их численность постепенно удвоилась, с 3917 до 7710; к 1978-му она удвоилась еще раз, до 14 134; затем на протяжении восьмидесятых она перешла все границы и в 1989-м достигла небывалого пика — цифры 34 218. За один лишь 1977 год было принято 3636 новых Имен; а ведь еще в 1953-м весь список членов Ллойдз исчерпывался 3399 фамилиями. Изменился также и типаж среднестатистического члена, равно как и характер его вербовки. То более не был случай с головы до ног упакованного в твид третьего баронета, настрелявшего с утра пораньше в окрестностях родового замка полный ягдташ куропаток и решившего за бокалом старинного портвейна, что пришла пора юному Мармадьюку направить свои стопы в Ллойдз. Рынок наводнился предприимчивыми вербовщиками, прочесывающими все сколько-нибудь перспективные сферы бизнеса: бухгалтерами, советующими вдовам, что Ллойдз — надежное место для вложения доставшихся им наследств; агентами на комиссионных, обрабатывающими клиентов на званых обедах прямо за столом; специалистами по разводке на членство в Ллойдз высокооплачиваемых менеджеров. В некоторых случаях по-прежнему практиковался трюк с понижением голоса и фразой: «Дружище, есть шанс, мне удастся сосватать тебя в Ллойдз»; но чаще подход стал более лобовым, деловитым; к вам не столько подходили, сколько, если хотите, подкатывались. В июне 1988 года Николас Лэндер продал свой преуспевающий ресторан L 'Escargot в Сохо, и сообщение об этом факте просочилось в газеты. Вскоре ему позвонил некий финансовый консультант, которого до того он в глаза не видел, и принялся на все лады превозносить налоговые преимущества, которые дает членство в Ллойдз. Этот подъезд Лэндер отверг скорее из опасения: «Не понимаю я все это страхование-перестрахование», — но в основном руководствуясь более откровенным соображением: «Какже, отдам я свои деньги компании великосветских придурков, чтоб те с ними игрались».
Другие чувствовали себя скорее польщенными. Агенту в Гамильтоне, Онтарио, удалось рекрутировать в Ллойдз сорок с лишним канадских врачей и дантистов. В Англии вербовщик по имени Робин Кингсли, у которого отец играл в Кубке Дэвиса за Британию, воспользовался своими уимблдонскими связями, чтобы залучить в синдикаты Лайм-стрит целую раздевалку Имен: Вирджинию Уэйд, Бастера Моттрема и его отца, Марка Кокса, а также жену бывшей первой ракетки Британии Роджера Тэйлора. В 1983-м представитель Кингсли добрался до Моттрема в тот момент, когда тот умывался в ванной после проигрыша парного матча на Уимблдоне. Через десять лет ему пришлось умыться гораздо серьезнее: многие лайм-стритские Имена числились в синдикатах, вовлеченных в финансовые пирамиды LMX, и столкнулись с тем, что их убытки достигают £2 миллионов у каждого. В те времена наживка, на которую клевали группы вроде теннисных звезд, выглядела довольно убедительной: сейчас-то вы молоды, но, весьма вероятно, доел игл и пика своего благосостояния — так почему бы не подумать о том, чтобы ваша куча денег работала на вас и после того, как вы зачехлите свою ракетку? Кроме того, то были 1980-е, эпоха миссис Тэтчер; новые деньги были столь же хороши, как старые, и в этом отношении Ллойдз становился более демократичным. Финансовые условия для вступления смягчились, и на нарушения правил смотрели сквозь пальцы. (Теоретически вы не имели права указывать свое основное жилье в качестве имущества, которое вы декларировали, но Ллойдз охотно принимал вместо этого банковскую гарантию, а поскольку банковская гарантия основывалась на налоге на ваш дом, результат оказывался приблизительно тем же самым.) В Ллойдз хлынули новые деньги. Но одно из отличий старых денег от новых состоит в том, что новые деньги имеют свойство быть более хрупкими. У потомственной денежной аристократии денег обычно больше, чем у нуворишей, — преимущество, когда вы сталкиваетесь с понятием неограниченной ответственности. Более того, обладатели потомственных состояний, дольше имея дело с Ллойдз, скорее могли оказаться в более надежных и более доходных синдикатах. Новые деньги имеют обыкновение вести себя менее благоразумно — и оказываться более легкой добычей. В начале 1980-х, когда развернулась дискуссия о нравственной ответственности в Ллойдз, один андеррайтер жестоко — или реалистично — опустил своих коллег последнего призыва следующим образом: «Если бы Господь не хотел, чтобы их стригли, Он не сделал бы их баранами».
Однако для большинства посторонних наблюдателей Ллойдз в 1980-е был историей успеха: растущее членство, увеличивающиеся доходы, старинная институция, приспособившаяся к современному миру, — символическим доказательством каковой адаптации стало воцарение компании рынка в новых стенах. Здание Ричарда Роджерса, открытое в 1986 году, производит впечатление роскошной архитектурной феерии: это исполненная изящества фабрика денег с самым большим в тот момент атриумом в Европе. Построенное на основе принципов хай-тека, энергосбережения и максимальной эластичности пространства, оно — как центр Помпиду — сконструировано шиворот-навыворот: вся система газовых труб, водопроводных коммуникаций и лифтов вынесена наружу, за счет чего внутри освобождена просторная полость, не загроможденная никакими опорными элементами вспомогательного назначения. Здесь намеренно нет характерных для центра Помпиду ярких цветовых мазков: не считая тусклой желтизны стильных немецких эскалаторов, капельки красного на пожарных колоколах и зеленых цифр, обозначающих этажи, краски приглушены, а мягкое освещение, похоже, позволяет максимально сосредоточиться на таинстве производства денег. Как рассказал мне один человек из компании Ричарда Роджерса: «В сущности, нам было сказано, что мы можем выбирать любой цвет, который нам нравится, до тех пор, пока он будет серым». Результат спровоцировал, вполне предсказуемо, то, что называется «перепалка», в которой, не менее предсказуемо, приняли участие несколько журналистов-неспециалистов, брызжущих слюной по поводу современной архитектуры и подхалимски предвосхищающих реплики принца Уэльского. Также он спровоцировал и пару недурных шуток. Ллойдз, говорили, начался в Кофейне и кончился в кофеварке. Еще говорили, что Ллойдз стал единственным зданием Лондоне, у которого все кишки наружу, а все жопы — вовнутрь.
