– Приметы? – спросил Холдейн.
Опять не тот вопрос.
– Каштановые волосы. Зеленые глаза, – ответил полицейский.
Оба мужчины повернулись к Лауре. Она знала, что смотрят они на ее каштановые волосы и зеленые глаза.
Попыталась что-то сказать. Но дар речи не возвращался.
– Живая? – это был тот самый вопрос, который не удалось озвучить Лауре.
– Да, – кивнул полицейский. – Патрульная машина засекла ее в семи кварталах отсюда.
Горло разжалось, язык и губы обрели подвижность.
– Она жива? – Лаура боялась поверить услышанному.
Полицейский кивнул:
– Да. Я же сказал. Жива.
– Когда? – спросил Холдейн.
– Полтора часа тому назад.
Холдейн побагровел.
– И за это время никто мне не сказал. Черт побери!
– Ее же заметил обычный патруль. Они понятия не имели, что девочка как-то связана с этим расследованием. Это выяснилось несколько минут тому назад.
– Где она? – спросила Лаура.
– В «Вэлью медикэл».
– В больнице? – Сердце Лауры заколотилось о ребра. – Что с ней? Она ранена? Как сильно?
– Не ранена, – ответил коп. – Насколько я понял, ее нашли бредущей по улице, голую, словно в трансе.
– Голую, – повторила Лаура. Вернулся страх, связанный с насильниками, растлителями малолетних. Она привалилась к разделочному столику, вновь ухватилась пальцами за край, боясь, что ноги не удержат ее и она сползет на пол, попыталась глубоко вдохнуть, но горло опять перехватило. – Голую?
– Она не понимала, где находится, не могла говорить, – продолжил Фил. – Они подумали, что она в шоке, а может, под действием наркотиков, и отвезли ее в больницу.
Холдейн взял Лауру за руку:
– Поехали. Не будем терять времени.
– Но…
– Что «но»?
Она облизала губы.
– А если это не Мелани? Я не могу обретать надежду, чтобы тут же ее потерять.
– Это она, – настаивал лейтенант. – Здесь мы потеряли девятилетнюю девочку, в семи кварталах отсюда они ее нашли. Таких совпадений не бывает.
– Но если…
– Доктор Маккэффри, что с вами?
– Что, если это не конец кошмара?
– Не понял.
– Что, если это только начало?
– Вы спрашиваете меня, думаю ли я, что… после шести лет пыток…
– Думаете ли вы, что она сможет стать нормальной девочкой? – У Лауры сел голос.
– Не надо сразу ожидать худшего. Надежда есть всегда. Вы ничего не узнаете наверняка. Пока не увидите ее, не поговорите с ней.
Лаура упрямо покачала головой:
– Нет. Не сможет она стать нормальной. Не сможет после того, что сделал с ней родной отец. После стольких лет насильственной изоляции. Она, должно быть, очень больная маленькая девочка, с сильнейшим психическим расстройством. И нет даже одного шанса на миллион, что она станет нормальной.
– Нет, – мягко ответил он, понимая, что голословные утверждения обратного только разозлят Лауру. – Едва ли мы увидим здоровенькую, полностью адаптированную к действительности девочку. Она будет больной, испуганной, возможно, замкнувшейся в собственном мире. Достучаться до нее будет сложно, может, и не удастся. Но вы не должны забывать об одном.
Лаура встретилась с ним взглядом.
– О чем?
– Вы ей нужны.
Лаура кивнула.
Они покинули залитый кровью дом.
Дождь все лил, ночь осветила молния, сопровождаемая громовым раскатом.
Холдейн усадил ее в седан. Поставил на крышу мигалку. Они помчались в «Вэлью медикэл» с включенными мигалкой и сиреной, в шипении шин по залитому водой асфальту, с летящими из-под колес брызгами.
6
В отделении интенсивной терапии дежурил Ричард Пантагельо, молодой врач с густыми темными волосами и аккуратной темно-русой бородкой. Он встретил Лауру и Холдейна в приемном отделении и повел их в палату девочки.
Шли они по пустынным коридорам, лишь изредка им попадались скользящие, словно призраки, медицинские сестры. В десять минут пятого утра в больнице царила тишина.
На ходу доктор Пантагельо тихим голосом, почти шепотом, вводил их в курс дела:
– У девочки нет ни переломов, ни порезов, ни ссадин. Только один синяк, на правой руке. Прямо над веной. Судя по характеру синяка, я бы сказал, что он – результат неумелого введения иглы для внутривенного вливания.
– В каком она состоянии? – спросил Холдейн.
– Я бы сказал, что она в трансе. Никаких признаков травмы головы нет, хотя с того самого момента, как ее привезли в больницу, она не может или не хочет говорить.
Подстраиваясь под ровный тон врача, но не в силах полностью изгнать озабоченность из голоса, Лаура спросила:
– Как насчет… изнасилования?
– Я не смог найти ни одного признака надругательства над девочкой.
Они обогнули угол и остановились перед закрытой дверью в палату 256.
– Она там. – Доктор Пантагельо сунул руки в карманы белого халата.
Лаура все еще обдумывала ответ врача на ее вопрос об изнасиловании.
– Вы не нашли признаков надругательства над девочкой, но это не означает, что ее не могли изнасиловать.
– Никаких следов спермы в вагинальном тракте. Ни синяков, ни кровотечения на половых губах или стенках влагалища.
– Так и должно быть, если она не один год была жертвой растлителей малолетних.
– Разумеется. Но ее девственная плева не тронута.
– Значит, ее не насиловали, – подвел черту Холдейн.
У Лауры вновь сжалось сердце, когда она увидела печаль и жалость в добрых карих глазах врача.
И в голосе, когда он заговорил, звучала печаль:
– С ней не совершался нормальный половой акт, в этом можно не сомневаться. Но… разумеется, я не могу этого утверждать. – Он откашлялся.
Лаура видела, что этот разговор дается молодому доктору ничуть не легче, чем ей. Она хотела, чтобы он замолчал, но понимала, что должна услышать все, должна знать все, а его обязанность – рассказать обо всем.
Прокашлявшись, он продолжил с того места, где остановился:
– Я не могу полностью исключить оральный секс.
Горестный бессловесный вскрик сорвался с губ Лауры.
Холдейн взял ее за руку, и она привалилась к нему.
– Спокойно. Спокойно. Пока мы даже не знаем, что это Мелани.
– Она, – мрачно ответила Лаура. – Я уверена, что она.
Лаура хотела увидеть дочь, ей не терпелось встретиться с ней после стольких лет разлуки. Но она боялась открыть дверь и войти в палату. За порогом ее ждало будущее, и она страшилась того, что в этом будущем ее ждет только душевная боль и отчаяние.
Медсестра прошла мимо, не взглянув на них, намеренно избегая их взглядов, не желая соприкасаться с еще одной трагедией.
– Мне очень жаль. – Пантагельо вытащил руки из карманов халата. Хотел утешить Лауру, но, похоже, боялся прикоснуться к ней. Вместо этого взялся за стетоскоп, висевший на груди, повертел. – Послушайте, если это поможет… ну, по моему мнению, ее не растлевали. Я не могу этого доказать. Просто чувствую. А кроме того, растление малолетних обычно сопровождается синяками. Порезами, другими травмами. Отсутствие следов насилия указывает на то, что ее никто не трогал. Действительно, я готов на это поспорить. – Он улыбнулся. Ей хотелось верить, что улыбнулся, хотя улыбка эта больше смахивала на гримасу. – Готов поспорить на год моей жизни.
– Но, если к ней не прикасались, – Лаура глотала слезы, – почему она бродила по улицам голой?
Ответ пришел к ней до того, как Лаура закончила озвучивать вопрос.
– Должно быть, она находилась в камере отсечения внешних воздействий, когда в дом проник убийца или убийцы. В камере она находилась голая.
– Отсечение внешних воздействий? – Брови Пантагельо приподнялись.
Лаура повернулась к Холдейну.
– Может, поэтому ее и не убили вместе с остальными. Может, убийца не знал, что она там, в резервуаре.
– Возможно, – ответил Холдейн.
– И она выбралась из резервуара после ухода убийцы. – Затеплившаяся у Лауры надежда начала набирать силу. – Увидела тела… всю эту кровь… зрелище очень травмирующее. Этим может объясняться ее нынешнее состояние, транс.