Они помолчали.

Дождь заливал окно, барабанил по крыше, потоки воды бежали по сливным канавам.

– Такой человек мог… – прервал паузу Холдейн.

– Мог экспериментировать на собственной дочери, мог подвергать ее пыткам, если думал, что все это пойдет ей только на пользу. Или если увлекся серией экспериментов, в которых роль подопытного кролика отводилась ребенку.

– Господи! – В голосе Холдейна слышались отвращение, шок, жалость.

К собственному удивлению, Лаура заплакала.

Детектив подошел к столу. Отодвинул стул, сел рядом с ней.

Она вытерла глаза бумажной салфеткой.

Холдейн положил руку ей на плечо:

– Все будет хорошо.

Она кивнула, высморкалась.

– Мы ее найдем.

– Боюсь, она мертва.

– Она жива.

– Я боюсь.

– Не нужно бояться.

– Ничего не могу с собой поделать.

– Я знаю.

Полчаса (лейтенанту Холдейну хватало дел в других комнатах) Лаура читала написанный от руки дневник Дилана, по существу, подробное описание дней и ночей, которые Мелани провела в этом доме. К тому времени, когда детектив вернулся на кухню, Лаура была ни жива ни мертва от ужаса.

– Это правда. Они прожили здесь как минимум пять с половиной лет, во всяком случае, столько времени он вел дневник, и Мелани, насколько я поняла, ни разу не выходила из дома.

– И она каждую ночь спала в камере отсечения внешних воздействий, как я и думал?

– Да. Вначале восемь часов каждую ночь. Потом восемь с половиной. Девять. К концу первого года проводила в камере по десять часов ночью и еще два – во второй половине дня.

Лаура захлопнула дневник. Один только вид аккуратного почерка Дилана приводил ее в ярость.

– Что еще?

– С самого утра она час медитировала.

– Медитировала? Такая маленькая девочка? Да она не могла знать даже значения этого слова.

– По сути, медитация не что иное, как направление разума внутрь себя, отсечение материального мира, поиск покоя через внутреннее уединение. Я сомневаюсь, что он учил Мелани буддистской медитации или любой другой, основанной на философских или религиозных принципах. Скорее всего, он учил ее, как сидеть неподвижно, уходить в себя и ни о чем не думать.

– Самогипноз.

– Да, конечно.

– Но зачем он ее этому учил?

– Не знаю.

Она поднялась со стула, нервная, взволнованная. Не могла усидеть на месте, ей хотелось двигаться, ходить, расходовать энергию, которая так и рвалась из нее. Но кухня была слишком мала. Пять шагов, и Лаура уперлась бы в стену. Она направилась к двери в коридор, но остановилась, осознав, что не сможет пройти через дом, мимо тел, по крови, мешая полицейским и сотрудникам службы коронера. Прислонилась к разделочному столику, взялась за край руками, яростно сжала, словно надеялась, что тем самым избавится от части своей нервной энергии, «сольет» ее в керамическую поверхность.

– Каждый день после медитации Мелани проводила несколько часов, обучаясь методам управления волнами, которые излучает мозг.

– Сидя на электрическом стуле?

– Думаю, что да. Но…

– Но что?

– Электрический стул использовался не только для этого. Я думаю, с его помощью она училась не чувствовать боли.

– Повторите еще раз.

– Я думаю, Дилан использовал электрический шок, чтобы научить Мелани блокировать боль, выдерживать, игнорировать, как это делают восточные мистики, те же йоги.

– Зачем?

– Может, для того, чтобы позднее блокировка боли позволила ей проводить больше времени в камере отсечения внешних воздействий.

– Так в этом я не ошибся?

– Нет. Он постепенно увеличивал время ее пребывания в камере, и к третьему году она иной раз оставалась на плаву трое суток. К четвертому году – четверо или пятеро суток. А совсем недавно… буквально на прошлой неделе, он продержал ее в камере семь суток.

– С катетером?

– Да. И на капельнице, через которую в вену подавался раствор глюкозы, чтобы избежать слишком большой потери веса и обезвоживания организма.

– Святой боже.

Лаура промолчала. Она с трудом сдерживала слезы. Ее мутило. Глаза жгло, словно в них насыпали песку. Лицо горело. Она подошла к раковине, открыла холодную воду, которая полилась на груду грязной посуды. Подставила под струю сложенные лодочкой ладони, плеснула в лицо. Оторвала несколько сухих полотенец от рулона, который висел на стене, вытерла лицо и руки.

Лучше ей не стало.

– Он хотел научить ее противостоять боли, чтобы она легче выдерживала удлиняющиеся периоды пребывания в камере. – Холдейн словно размышлял вслух.

– Возможно. Но уверенности в этом нет.

– Но какие болевые ощущения может вызвать пребывание в этом резервуаре? Я думал, физических ощущений при этом нет вовсе. Вы сами так говорили.

– При нормальной продолжительности пребывания болевых ощущений нет. Но, если вы собираетесь продержать человека в камере отсечения внешних воздействий несколько дней, может начать трескаться кожа. Начнут появляться язвы.

– Ага.

– И этот чертов катетер. В вашем возрасте у вас, скорее всего, не было столь тяжелого заболевания, чтобы вам ставили катетер.

– Нет, никогда.

– Видите ли, через пару дней катетер вызывает воспаление уретры. Это болезненно.

– Могу себе представить.

Ей хотелось выпить. Она практически не пила. Разве что изредка позволяла себе бокал вина. «Мартини». Но сейчас она бы с радостью напилась.

– К чему он стремился? – спросил Холдейн. – Что пытался доказать? Зачем он все это с ней проделывал?

Лаура пожала плечами.

– Должна же у вас возникнуть хоть какая-то идея.

– Никакой. В дневнике не описываются эксперименты, нет ни слова о его намерениях. Это всего лишь описание каждодневного состояния, с указанием продолжительности эксперимента и установки, на которой он проводился.

– Вы видели бумаги в его кабинете, разбросанные по полу. В них наверняка больше информации, чем в дневнике. Может, из них мы что-то узнаем?

– Возможно.

– Я просмотрел несколько листов, но мало что смог разобрать. Технический язык, психологический жаргон. Для меня это что греческий. Если я сделаю ксерокопии, сложу их в ящик и пришлю вам через пару дней, вы сможете их просмотреть, систематизировать, высказать свое мнение?

Она замялась:

– Я… не знаю. Мне и от дневника стало дурно.

– Разве вы не хотите знать, что он делал с Мелани? Если мы ее найдем, вы должны это знать. Иначе не сможете избавить ее от психологической травмы, нанесенной ей пребыванием в этом доме.

Он говорил правильно. Для того чтобы подобрать правильное лечение, ей предстояло проникнуть в кошмар дочери и сделать его своим.

– А кроме того, в этих бумагах могут быть какие-то зацепки, которые позволят определить, с кем он работал, кто мог его убить. Если нам удастся это выяснить, мы, возможно, сможем понять, кто и куда увез Мелани. Не исключено, что в бумагах вашего мужа вы найдете ту самую крупинку информации, которая поможет нам найти вашу дочь.

– Хорошо, – устало ответила она. – Когда вы подготовите ксерокопии, отправьте их мне домой.

– Я понимаю, это будет нелегко.

– Вы чертовски правы.

– Я хочу знать, кто финансировал пытки маленькой девочки во имя каких-то там исследований. – Лауре показалось, что в голосе лейтенанта слышится жажда мщения, которую не положено выказывать слуге закона. – Я очень хочу это знать.

Он хотел сказать что-то еще, но в этот момент в кухню из коридора вошел полицейский.

– Лейтенант?

– В чем дело, Фил?

– Вы ищете маленькую девочку, не так ли?

– Да.

– Похоже, ее нашли.

Сердце Лауры словно сжали железные пальцы. Грудь пронзила боль. Она хотела задать самый важный для нее вопрос, но не смогла, потому что горло не пропускало воздух, а язык и губы не желали пошевельнуться.

– Сколько лет? – спросил Холдейн.

Лаура хотела задать совсем другой вопрос.

– Они полагают, восемь или девять.