— Бесполезен? — перебил Кармайкл, устремив взгляд насады, и его умное лицо омрачилось печалью. — Ты в этом абсолютно уверен?

— В том, что меня не принял бы местный свет, если бы я им не подыграл? — с некоторым сарказмом спросил Маркус. — Да, уверен.

Кармайкл повернулся спиной к восхитительному виду и оперся спиной о перила.

— Уэстон, я никогда не сомневался в твоей преданности, но мне кажется, что деятельность «коринфян» не совсем тебе по душе.

— Надеюсь, вы не собираетесь поставить под сомнение мою преданность организации? — спросил Маркус. — Мне кажется, вы ведете именно к этому.

Кармайкл сложил руки на груди.

— Уэстон, твое служение делу безупречно, но есть разница между тем, чтобы жить ради работы, или работать, чтобы жить.

Маркус молчал.

— Мой друг, тебе не приходило в голову, что «коринфяне» — это лишь отправная точка для тебя, некий старт?

— Вы предоставляете мне свободу действий? — мрачно поинтересовался Маркус.

Кармайкл поднял руку, призывая его к молчанию, но лорд Уэстон уже не мог остановиться:

— Потому что еще не все потеряно в этом сложном деле, да? Совершенно очевидно, что сын Тисдейла знает гораздо больше, чем думает. И я еще не исчерпал все имеющиеся…

— Уэстон, — оборвал его Кармайкл, — я просто хочу, чтобы ты расценивал свое пребывание в Лалуорте как новую перспективу на твоем пути, а не как вынужденную задержку.

Он потрепал Маркуса по плечу.

— Прогресс и победа не даются без боя и чаще всего требуют изнурительной работы.

— Чего-чего, а изнурительной работы мне хватает, — проворчал Маркус.

Кармайкл оторвался от перил и направился к выходу.

— Просто тебе недостает легкости, с которой играют хорошо заученную роль, — вот и все.

— И?.. — настаивал Маркус.

— И я верю, что Уэстон — «старый» или «новый», за неимением других терминов — обязательно раскроет это дело. Попомни мои слова.

Маркус знал только одно — уже очень поздно. Многочисленные слуги не могли дождаться, пока он уйдет с балкона, но их попытки выманить его оттуда не увенчались успехом.

Он не мог уйти, не мог даже пошевелиться.

Пока в его голове не созреет четкий план.

Он останется здесь до тех пор, пока не справится с сомнениями и не решит, что будет делать шаг за шагом, начиная с того момента, когда он встал со стула.

Или пока не прикончит вторую бутылку коньяка, которую он потребовал принести.

Потянувшись за бутылкой, Маркус потерял равновесие и свалился со стула. Он упал на спину с глухим стуком и растянулся на холодном каменном полу балкона; стул выскользнул из-под него и с громким скрежетом отъехал назад.

Прищурившись, он смотрел на усыпанное звездами небо, пытаясь вычислить расстояние между созвездиями.

Контрабандисты, которые повинны в смерти Джаспера Уилмингтона и Клайва Берроуза, возможно, тоже вглядываются в ночное небо в эту самую минуту.

Эти ублюдки, должно быть, и время определяют по звездам.

— Твоя чертова шотландская картавость так и лезет из тебя, Уэстон!

Его собственный голос резал слух.

Саре нравился его шотландский акцент, хотя Маркус не понимал почему.

— Черт тебя дери, Уэстон, — заорал он, — когда же ты образумишься?!

Вот опять его мысли в мгновение ока перекинулись от контрабандистов к Саре.

К Саре, которая засела в мозгу, как заноза, которая тряслась от восторга, когда он говорил по-шотландски, и, наверное, начала бы молиться на него, надень он килт.

Прекрасная женщина, которая вообразила, что любит его.

Дай ей волю, и она будет холить его и дрессировать, как Титуса, и Маркус с уверенностью мог сказать, что выполнял бы команды куда лучше, чем мастиф.

— Оставь девицу, Уэстон, пусть занимается своими собаками.

Он приподнялся, оперся на локоть и потянулся к столу, ворча и чертыхаясь, пока бутылка не оказалась у него в руках.

— А также свиньями и лошадьми. И дурацким павлином. Ради Бога, — добавил он, пролив на себя немного коньяка при попытке осторожно поставить бокал. — Чертов павлин! — выкрикнул он и осушил бокал до дна одним залпом.

Да, Кармайкл, конечно, очень умно и искусно поддержал его, подтолкнув в нужном направлении. Он сделал это так красиво, что Маркус, оставшись один и накачиваясь коньяком, вновь и вновь возвращался к совету своего наставника.

Маркус и раньше видел, на что способен Кармайкл. Но даже самые сильные мужчины, самые могущественные и умные, по его мнению, превращались в счастливых идиотов после женитьбы.

Он ни за что не последует их примеру — это вопрос решенный.

И вдруг он все понял.

Либо коньяк подействовал.

Либо он протрезвел.

Не важно, что дало толчок, но в его голове сформировалось четкое убеждение, что разобраться в деле контрабандистов он сможет только в том случае, если избавится от посторонних мыслей.

И прежде всего надо перестать думать о Саре, чья неординарная натура заставляла его вновь и вновь задаваться вопросами и анализировать даже самые незначительные детали. Это было невероятно болезненно и, по правде говоря, совершенно ему не нужно.

С этих пор он больше не будет мучиться от заката до рассвета, занимаясь бесконечным и бесплодным самоанализом.

Он справится.

Он сможет избавиться от этого наваждения по имени Сара.

Его жизнь вернется в привычное русло.

Вот оно, правильное решение — с хорошенькой пастушкой покончено навсегда.

Маркус от души надеялся, что больше не поддастся соблазну.

До своей беременности Клер часто жаловалась, что в Лалуорте в салоне мадам Эстеллы слишком мало модных новинок. Сара огляделась и вдруг поняла, почему ей так нравится этот салон.

Крошечный домик был зажат между лавкой мясника и пекарней, что страшно раздражало большинство местных дам.

Сара не понимала их недовольства. Она считала, что салон мадам Эстеллы расположен очень удачно. Ей безумно нравилось, что она могла зайти к мяснику и купить косточек для собак, а затем в пекарню за теплыми пышными булочками с изюмом для себя — и все в двух шагах друг от друга.

Сара не могла себе представить более приятного места, чем салон мадам Эстеллы. Правда, обстановка внутри была несколько потрепанной и требовала ремонта. Жаккардовую обивку канапе надо было поменять еще в прошлом году, и Сара подозревала, что шторы из вощеного ситца вряд ли будут выглядеть так же привлекательно при ближайшем рассмотрении. Однако множество рулонов разноцветных тканей, сложенных рядами, добавляли милый штрих и радовали глаз. В Лондоне, наоборот, тюки с шелком, сатином и бархатом были скрыты от глаз клиентов, и для каждой леди их поочередно выносили из кладовой.

Но истинным сокровищем была сама Эстелла. Сара следила за каждым движением портнихи, которая быстро и ловко доводила до совершенства платье Клер цвета перванш [3], держа в зубах несколько булавок, еще несколько были аккуратно вколоты в рукав ее платья.

— Еще вот здесь надо подобрать, — бубнила она, ловко орудуя булавками, и, не дожидаясь одобрения Клер, Сары или леди Тисдейл, убрала всего лишь дюйм шелка в боковом шве, отчего платье идеально село по фигуре.

Леди Тисдейл одобрительно кивнула.

— Только твои волшебные руки могут так управляться с шелком, Эстелла.

Женщина заправила седеющий локон за ухо и удовлетворенно хмыкнула.

Сара улыбнулась. Даже ее мать была вынуждена признать, что такую мастерицу, как Эстелла, не найти во всей округе, а ведь когда-то она начинала с того, что штопала рыбацкие сети и грубые просоленные штаны рыбаков.

Суровая необходимость вынудила ее начать свое дело, после того как мужа-рыбака смыло за борт во время шторма, и Эстелла осталась совсем одна в ветхом домишке с тремя маленькими детьми на руках.

И теперь эта необыкновенная женщина с блеском справлялась с любой работой — от тяжелых суконных роб для рыбаков до изысканных, расшитых бисером бальных платьев для местной знати, Сара с гордостью подумала, что только в Лалуорте простая женщина могла добиться такого успеха.