Впрочем, сейчас он сам согласился, что мог бы сказать ей о продаже Хилтопа и раньше. Во всяком случае, вреда бы от этого не случилось.
— Извини, мама. Сделка завершилась только к сегодняшнему дню. Майлдмеи сразу же переезжают. Или, вернее, невеста Саймона Майлдмея. Они через несколько дней поженятся.
Генриетта села и расправила широкий подол платья. Ее широкое румяное лицо излучало теперь доброту и обаяние.
— Так, значит, будет свадьба! Как мило! Ну, Дугал, будь же умником, расскажи мне о них.
Дугал не умел как следует описывать людей. Вот если бы Генриетта сама оказалась в его конторе, она могла бы увидеть там высокого и довольно тучного господина с заплывшими голубыми глазками, розовой кожей и пухлыми ладонями и даму лет тридцати с небольшим; впрочем, та была такой маленькой и изящной, что казалась подростком. У нее было заостренное книзу лицо и огромный жгут волос цвета шампанского. Лишь едва различимые морщинки в уголках глаз, а быть может, и сами зеленовато-серые глаза — умные и проницательные — выдавали ее возраст.
Однако Дугал не смог ни описать Генриетте эту пару так, чтобы она как будто воочию увидела их, ни объяснить, почему они вызывают у него интерес. Пожалуй, самое главное было в том, что Саймон Майлдмеи совсем не производил впечатление мужчины, в которого могла бы влюбиться такая женщина, как Айрис Мэтьюз. Редкие мягкие волосы над розовым мясистым лбом неизбежно предрекали образование обширной лысины в самые ближайшие годы, а неизменная дружелюбная улыбка быстро утомила бы любую неглупую женщину своей бессмысленностью. А ума Айрис, похоже, было не занимать. Саймон так боготворил ее, что постороннему становилось даже неловко. Дугалу казалось, что Айрис, напротив, это очень нравится. Порой он замечал у нее какой-то странный голодный взгляд — словно однажды она уже едва не погибла от голода и живет в постоянном страхе, что это может повториться. Наверное, поэтому ее так воодушевляло предстоящее замужество и покупка старого особнячка, который до сих пор еще никому не удавалось превратить в доходный пансион. Все это — и муж, и пансион — являлось собственностью. И снова чутье подсказывало Дугалу, что Айрис нравится быть собственницей.
Никто из них ничего не рассказывал ему о своем прошлом. Они просто выбрали его поверенным для оформления покупки Хилтопа и утверждения завещания Лауры Майлдмеи, которая умерла в Окленде три недели назад. Что ж, пара как пара, хотя Дугал подозревал, что на этом его знакомство с ними не окончится, хочет он этого или нет — ведь они теперь соседи. К тому же его женщины наделены фантастическим любопытством.
Оставалась еще одна наследница — девушка из Англии. Он считал, что нет никакой необходимости посылать за ней, пока не станут известны реальные размеры наследства. Впрочем, даже после этого необязательно заставлять ее проделывать такое долгое путешествие. Однако дело это семейное и совета адвоката никто не спросил.
Дугал по собственному опыту знал, как бесполезно скрывать что-нибудь от Генриетты, если та сгорает от любопытства. Поэтому в тот вечер, когда в Хилтопе впервые зажегся свет, он выложил ей о Майлдмеях все, что знал сам.
Айрис Мэтьюз была компаньонкой, а позднее сиделкой мисс Майлдмеи. Саймон, племянник и душеприказчик престарелой леди, приехал из Англии и влюбился в Айрис. После смерти мисс Майлдмеи оба решили остаться в Новой Зеландии и на доставшиеся Саймону по завещанию деньги купить старый пансион на холме Скарборо. Потом они послали за английской кузиной, второй наследницей, которая должна приехать на их свадьбу.
— Сколько этой девушке лет и чем она занимается? — заинтересовалась Генриетта.
— Насколько я понял, она журналистка.
— Замечательно! Поболтаем о Флит-стрит.
— Ты так говоришь, словно собираешься с ней знакомиться, мама, — удивился Дугал.
— А почему бы и нет? Мы ведь соседи. К тому же ты можешь на ней жениться.
— Мама! Ну что за выдумки!
Впрочем, Дугал уже привык к этому. За последние десять лет Генриетта таким образом переженила его на всех женщинах моложе сорока, которые ступали на Скарборо-хилл. Как будто их троих ему мало!
К сожалению, правила приличия не позволяли Генриетте иметь личных шпионов. Но впрочем, от пары ее собственных глаз — кротких и благожелательных — и так не могла укрыться сколько-нибудь значительная подробность из жизни обитателей предместья. На следующий день после того, как Саймон Майлдмей стал владельцем Хилтопа, Генриетта взволнованно сообщила, что в доме уже какие-то гости.
— Как странно, — сказала она. — Они ведь еще не женаты, да и прислуги там почти никакой. Только тощенькая Белла с сыном. Думаю, жить там вместе до свадьбы неблагоразумно. Лично я лишена предрассудков, но что скажут другие…
— Но, мама, — возразил Дугал, — ты ведь отлично знаешь, что Саймон там не живет. Он ночует в отеле Самнера. А что за гости? — не удержался он.
— Не знаю. Я просто вижу, что в том крыле, в котором они до ремонта не собирались жить, полночи горит свет. А ведь там не спят ни Айрис, ни Белла с сыном. Если Саймон все-таки ночует в Хилтопе, он непременно там. Говорят, он держит попугайчиков, прямо без ума от них. Скорее всего, это просто ширма.
— Какая еще ширма, мама?
— Чтобы скрывать, что он не так прост, как кажется. Ну скажи, какой нормальный мужчина будет дрожать над всякими там птичками? Он, наверное, толстый. Не доверяю толстякам. Вечно они гаденько так хихикают, и ни за что не отгадаешь, что у них на уме.
Что было на уме у Саймона, и в самом деле оставалось тайной — скорее всего потому, что он вообще редко думал. Дугал смело отбросил девяносто процентов из всех сенсационных заявлений матери. Однако свет в нежилом крыле дома, который он и сам стал замечать каждую ночь, заинтриговал адвоката.
У Дугала появился еще один повод для удивления, когда он определил реальные размеры новозеландского имущества Лауры Майлдмей, а затем получил письмо от Антонии Вебб, которая сообщала, что приезжает.
Нет, женщины определенно хотят свести его с ума.
— Дугал, надень тот миленький галстук, который я подарила тебе к Рождеству. Ты никогда не носишь галстуков, которые я тебе дарю, — посетовала Генриетта, когда в то утро он поднялся из-за стола.
Дугал мысленно поморщился, вспомнив тот галстук, вполне соответствующий вкусу его матери — ярко-синий, испещренный желтыми и зелеными похожими на рыб фигурками. Пожалуй, такой галстук скорее подошел бы Саймону Майлдмею с его птичками.
— Я берегу этот галстук для особого случая, — крикнул он в ответ.
— Это как раз тот случай, дорогой.
Этель с грязной посудой в руках обернулась в дверях, и откуда-то из глубины ее могучей груди донеслось дружеское хихиканье.
— Этель глупеет с каждым днем, — вздохнула Генриетта, когда прислуга вышла. — Если бы эта девица хотя бы раз сказала что-нибудь к месту, я воспела бы ей дифирамбы.
— Так рассчитай ее, — посоветовал Дугал.
— За что? — За то, что хихикает? Вряд ли это будет справедливо. Да и готовит она отлично.
Генриетта повторяла это уже пять лет. Дугал знал, что Этель останется в их доме ровно столько, сколько пожелает. Затем он представил, как приглашает к обеду девушку и как, подавая на стол. Этель глупо хихикает за его спиной…
Он ушел в свою комнату и повязал строгий галстук с мелким рисунком, купленный им самим. Затем пригладил густые светлые волосы, которые с трудом слушались расчески, и посмотрел на себя в зеркало. Аккуратное и заурядное лицо, подумал он. Как-то на вечеринке одна девушка сказала, что у него самая милая улыбка, какую она только видела. Он тогда ужасно смутился. Должно быть, девица немного перебрала. У нее были рыжие волосы, и с тех пор Дугал старательно избегал рыжеволосых.
Зато он точно знал, на какой девушке хочет жениться. Его избранница непременно должно быть маленькой и темноволосой, со спокойным лицом и руками. На нее будет приятно смотреть. Еще она должна быть умной и рассудительной. Словом, полная противоположность женщинам, которые его окружают — крупной, довольной жизнью, неугомонной и любопытной матери, которая громко говорит, поскольку плохо слышит, вечно хихикающей Этель, остролицей мисс Фокс с пронзительным голосом — такой же стремительной, как и ее летающие над пишущей машинкой пальцы. Нет, его жена будет спокойной и тихой.
