«Мы поехали по дороге, которая, петляя между виноградниками, круто шла вверх, то и дело минуя крохотные белые деревушки, украшенные одним и тем же лозунгом: «Эносис!» Это был лозунг Народной организации борцов за свободу Кипра, которая возглавила движение независимости».

Писателя уже тогда поразила эта всеобщая политизированность. Знакомый полицейский показал ему документ под названием «Клятва». Первые слова клятвы были: «Именем Святой Троицы я клянусь, что отдам все силы, а если потребуется, то и саму жизнь за дело освобождения Кипра от английского ига». Полицейский сказал, что под этим документом поставили свои подписи чуть ли не все школьники старших классов.

Революционная борьба закончилась победой: Кипр был провозглашен независимой республикой и членом ООН в 1960 году.

Благополучие продлилось четырнадцать лет, а на пятнадцатый военная хунта Греции («черные полковники») организовала переворот, намереваясь свергнуть демократически избранное правительство Кипра. Тогда Турция, северный сосед, вызвалась помочь восстановлению конституционного порядка: ввела на остров свои войска. «Черные полковники» были разгромлены. Ожидалось, что дружественные турки выведут свои войска. Но не тут-то было. Турция не только оставила войска, но и оккупировала треть территории Кипра. Греки, составлявшие большинство населения северной части острова, были изгнаны с занятых турками земель. Больше ста пятидесяти тысяч человек, вынужденные бежать, двинулись на юг, оставив дома, землю, фермы, бизнес. Еще около полутора тысяч пропали без вести. Так эта история выглядит с точки зрения греков-киприотов. С турками мне разговаривать не приходилось.

Как бы там ни было, но факт остается фактом: Кипр был разделен на Северную, турецкую, и Южную, греческую, территории. Вот об этой трагедии разделения я и слышала почти в каждом доме.

Маро Папагеоргиу с ужасом вспоминает, как отец спешно запихивал всех девятерых детей в автобус – единственное, что у них осталось. Чтобы взять хоть какую-то вещь, времени не было, да если бы и было, места в автобусе не нашлось – людям бы поместиться.

– Сначала мы жили в том автобусе. Потом раздобыли палатки и разбили их в лесу. Позже дядя, брат отца, разрешил нам поселиться в его домике в Ларнаке. Нищета была такая, что иногда на обед мы получали только кусок хлеба и апельсин. (Последнее может показаться странным, если не знать, что фруктовые деревья, а особенно апельсины, растут тут повсюду).

Вот почему так грустно сложилась судьба Маро с ранним браком и нелюбимым мужем: нищета была уже невмоготу.

У бизнесмена Костаса Захариу жизнь пошла немного по-другому. Он тоже потерял все свое имущество, но сохранил бизнес. Правительство дало ему небольшой домик в деревне. Он сумел его надстроить – теперь это большой, просторный дом. Он обставил его современной мебелью, купил дорогие картины.

– Прошлого богатства, конечно, уже не вернешь. Но мы обжились, обзавелись друзьями. Неужели опять придется все оставлять? – говорит он.

Откуда такая тревога? На этот вопрос я отвечу чуть позже.

Доволен своим новым положением и фермер Адамос Адаму. Он с тремя взрослыми сыновьями выстроил дом. Правда, на обстановку денег не хватило: столы, стулья, диваны – все здесь просто и по минимуму. Но зато у него есть большое стадо: четыреста пятьдесят овец.

– Бизнес и сейчас дает неплохой доход, а обещает быть еще прибыльнее, если… если все это не придется оставить…

О чем это он? Еще немного терпения.

А хозяин моей гостиницы Хостас Стиниану всю жизнь живет к югу от северной границы, ему бежать ниоткуда не пришлось. И тем не менее он тоже, едва начав разговор со мной, с дрожью в голосе вспоминает кошмар 1974 года:

– На севере Кипра у меня было несколько родных. Я, правда, с ними был не очень близок, редко виделся. Но это все до оккупации. А когда я услышал про эту беду, когда увидел толпы беженцев в нашем городе, я понял, что должен их найти. Это оказалось непросто. Кто-то жил в лесу, кого-то приютили чужие люди. Я собрал семнадцать родственников, привез их всех в свой дом. До сих пор не понимаю, как мы там разместились: вместе с моей семьей двадцать два человека в трех комнатах. Жена варила суп не в кастрюле, а в огромном чане. Из всех беженцев работали только двое. Я, естественно, помогал всем. Очень было тяжело.

Такие воспоминания я слышу чуть ли не в каждом доме: у кого-то пострадали от трагедии родные, у кого-то друзья, кто-то пережил катастрофу сам. И, конечно, разговоров о решении этой проблемы не избежать. Только вот как ее решать?

Правительство Кипра, а вместе с ним и большая часть общества, стремится к воссоединению с Северным Кипром. Это понятно всем. Но вот что потом? На этот счет существуют две точки зрения.

– А потом греки-киприоты вернутся в свои дома на севере, а турки – на их земли сюда, – говорят одни.

– Позвольте, но там все пропало, а здесь уже много нажито. Нет, мы этого не хотим, – возражают другие.

Вот откуда это опасение бизнесмена Захариу:

– Я столько сил вложил в этот дом, в этот сад. Мой бизнес связан с этим местом. Но ведь в один день сюда может прийти бывший владелец и попросить меня освободить его землю. Неужели мне опять придется менять свою жизнь и все начинать сначала?

Та же тревога и у фермера Адаму:

– Я с таким трудом выращивал это стадо. Каждую овцу знаю в отдельности. И если сюда вернется хозяин земли, мне придется все это бросить.

Теперь я понимаю, откуда этот повышенный интерес к политике и почему таким успехом пользуются новостные телепрограммы. Мало кого оставляет равнодушным будущая судьба разделенного острова.

Партийная жизнь

На Кипре три ведущих партии. Вообще-то их восемь, но эти собирают наибольшее количество голосов. АКЕЛ – крупнейшая левая партия трудового народа, социалистической направленности; Демократическая – партия буржуазная, с опорой на частное предпринимательство; Демократический сбор – консервативная правая партия. Разобраться в их программах для меня сложно, да я и не особенно стараюсь. Поэтому когда Димитрий спрашивает меня: «Ты за какую партию?», я честно отвечаю: «Ни за какую».

– А тогда скажи мне, за какую футбольную команду ты болеешь?

– Тоже ни за какую. Я и в России-то футболом не интересуюсь. А уж на Кипре и подавно. И при чем здесь футбол?

– Ну как же? У нас каждая команда имеет своих болельщиков. Если бы, к примеру, ты болела за «Омонию», значит, ты бы сочувствовала партии АКЕЛ. А если бы за «Апоел», то, скорее всего, за одну из демократических партий.

Вскоре я обнаруживаю, что больше сочувствую партии АКЕЛ. Во-первых, она крупнейшая и самая популярная в стране. Она поддерживает правительство президента Димитриса Христофиаса, а мне нравится его демократическая политика. Во-вторых, так получилось, что знакомиться с жизнью острова мне больше всего помогали именно активисты АКЕЛ.

…На собрании партии в деревне Френерос я с интересом рассматриваю его участников. Мне бросается в глаза разнообразие этих многочисленных гостей. Тут и работяги с обветренными лицами, грубыми руками, рубашками навыпуск. И явные интеллигенты – бледные лица со следами умственного труда. И модные девочки в мини-юбках. И солидного вида бизнесмены. Попалась даже пара англичан. Мистер Уильям Брук живет неподалеку от Френероса и принимает активное участие в партийной жизни.

– Мы в первый раз пришли сюда ради любопытства, посмотреть на сельских жителей. А увидели людей из всех социальных слоев, – говорит мистер Брук.

– Такой демократии вы никогда не увидите в Англии: чтобы вот так, тракторист сидел за одним столом с университетским профессором… – продолжает миссис Брук.

– Откуда здесь взялся университетский профессор?

– Живет недалеко и тоже участвует в работе партии.

Продолжение этой темы совершенно неожиданно нахожу в моей гостинице. К своему удивлению, я узнаю, что ее хозяин, Хостас – тоже член партии АКЕЛ.