– В течение последних пяти лет я понимал необходимость сурового и радикального билля о приостановке конституционных гарантий, однако в настоящее время понадобится еще более усилить суровость и радикальность этого билля. В течение этих пяти лет вы ввели приостановку закона о Habeas corpus. Вы сделали так, что тысячи ирландских подданных находились в тюрьме, в то время как им не предъявлялось никаких особых обвинений, а большинство из них подолгу находились за решеткой вообще без суда и даже без надежды хотя бы предстать перед ним. Вы уполномочили вашу полицию врываться в жилища честных горожан в любое время суток и производить там обыски – причем даже в постелях женщин! – не предъявляя никакого ордера на это. Вы ввели штрафы за проступки, которых никто не совершал; вы ввели закон о том, чтобы из страны ни за что изгонялись чужестранцы; вы заново ввели закон о комендантском часе и проклятые деньги ваших норманнских завоевателей, вы затыкали голос прессе, насильно закрывая и запрещая газеты, вы сфабриковывали новые преступления и изобретали новые наказания и штрафы, неизвестно, по каким законам о штрафах и наказаниях. Все это вы совершили за эти пять лет, и теперь вам снова придется…

Я убежден, что в этом зале находится достаточное количество благоразумных, мудрых людей, чтобы заставить кое-кого обратить внимание на мои преданные забвению призывы и избрать более удачный способ установления мира и доброжелательности между нациями, и, когда большинство присутствующих приступят к голосованию, они проголосуют так, к восхищению наших потомков, что покажут всем: Англия и ее парламент в наш девятнадцатый век проявили достаточную мудрость, смелость и великодушие, чтобы наконец разрешить многовековой конфликт и даровать мир и процветание многострадальной Ирландии…

Гром аплодисментов прервал его, не дав договорить до конца. Чарлз даже не вернулся на свое место: он покинул здание парламента и уехал к ожидавшей его Кэтрин.

Кэтрин и Чарлз сели в экипаж, а Партридж занял место кучера. Она приказала ему отправляться на Харли-стрит [38]. Ей наконец удалось убедить Чарлза встретиться с сэром Генри Томпсоном в связи с его пошатнувшимся здоровьем.

По пути они почти не разговаривали. Оба были слишком расстроены.

Наконец Чарлз сказал:

– У тебя слишком мрачный вид, дорогая. Мы не собираемся отступать.

Она в отчаянии посмотрела на него.

– Это убьет тебя. Как ты можешь начинать все заново?

– Если Гладстон способен на это, то мне грех жаловаться.

– Но скоро будут новые выборы. И все шансы на победу у консерваторов.

– Мы с таким же успехом можем работать и с оппозицией. В этом наша сила. В ирландской партии националистов восемьдесят шесть членов, и правительству придется бороться за их голоса. Мы постоянно будем держать их в состоянии напряжения.

Кэтрин закусила губу.

– Я так мечтала, что наконец-то можно будет забыть о политике.

– Не ожидаешь же ты, что я брошу свое дело на полпути?

Она ненавидела этот холодный тон. Неужели он не способен понять, что любой другой на его месте покинул бы политическую арену из-за пошатнувшегося здоровья? Любой другой мужчина, но только не Чарлз Стюарт Парнелл…

– Ты хочешь, чтобы я в конце концов сидела у твоего смертного одра?

Он бросил на нее пылающий взор.

– Никогда не говори такого! Никогда!

Ее губы задрожали.

– Прости. Ты ведь знаешь, что я не это хотела сказать. Но ты последуешь совету сэра Генри Томпсона? Если он скажет, что тебе надо уйти из политики, ты сделаешь это?

– Нет.

Похоже, он осознал всю жестокость своих слов, поэтому ласково повернул ее лицо к себе, заставив ее посмотреть ему прямо в глаза.

– Ты ведь знаешь меня, Кэт. Ты знаешь, что мне придется довести это дело до конца, каким бы горьким он ни был. И если можешь, постарайся смириться с этим.

– А если не могу? – еле слышно промолвила она.

– Тогда я буду вынужден как-то жить без тебя, хотя это представляется мне совершенно невозможным. О Кэт, прошу тебя, потерпи!

– Потерпи! – прошептала она. Потом с отчаянием в голосе добавила: – Ты знаешь, что я никогда не покину тебя.

Эти слова тронули его, и он проговорил уже более мягко:

– Пойми, главное состоит в том, что Гладстон уже говорил о следующем билле о гомруле. Он пригласил меня поехать с ним в Хаварден.

– О Чарлз, прежде такого он никогда не делал!

Экипаж остановился возле одного из высоких домов на Харли-стрит. Партридж спрыгнул с козел и открыл дверцу экипажа. Кэтрин вышла и подождала, когда выйдет Чарлз. Сейчас мысли о гомруле напрочь исчезли из ее головы; теперь ее беспокоила более важная для нее вещь. Мужчина, идущий рядом, был худ, изможден и бледен. Остановившись, он весь дрожал. Казалось, его нервная система была разрушена окончательно. Кэтрин с сомнением размышляла об их разговоре. Будто она когда-нибудь сможет покинуть его!

Они вошли в богато обставленную приемную. Им было предложено подождать. Служанка вообще сомневалась в том, что сэр Генри Томпсон примет их. Сейчас он ужинал. Так что же ей передать, кто пришел?

Они заранее обговорили все.

– Мистер Чарлз Стюарт, – ответила Кэтрин.

Она с тревогой смотрела на Чарлза, который без сил опустился на стул, и моментально приняла решение.

– Сначала к доктору пойду я и объясню, в чем дело. Это сохранит тебе силы.

Он открыл глаза и попытался улыбнуться.

– Прости, Кэт. По-моему, у меня снова был приступ. В парламенте во время речи я еще держался. Но это, похоже, добило меня.

И он еще собирается начинать все заново!

Вернулась служанка и сообщила, что доктор их примет, после чего Кэтрин проследовала за ней в комнату для консультаций и обнаружила там сердитого пожилого человека, сидевшего за письменным столом.

– Садитесь, мадам, – коротко произнес он. – У вас неотложное дело? Надеюсь, именно так, поскольку из-за этого мне пришлось прервать ужин. Вы посмотрите на часы!

– Прошу прощения, доктор…

– Не будем попусту тратить время. Мне известно, что надо осмотреть мистера Чарлза Стюарта. Кто он? Ваш муж? Почему он сам не вошел сюда?

У Кэтрин упало сердце. Она знала, что сэр Генри Томпсон – знаменитый врач, но она никак не предвидела, что он встретит ее в столь резкой, раздраженной манере. Он может вообще не захотеть разговаривать с Чарлзом, и тому придется просто-напросто покинуть его дом.

И она опять, не раздумывая, приняла решение.

– Лучше я скажу вам всю правду, доктор. Мы сочли, что будет разумнее, если мы явимся к вам под другим именем, дабы избежать огласки. Больной, ожидающий вас в приемной, – мистер Парнелл, и он очень сильно болен.

Сэр Генри буквально подскочил, его лицо преобразилось.

– Так что же вы мне сразу не сказали? Мистер Парнелл! Бедняга! Я постараюсь сделать для него все, что смогу. Вы можете вкратце рассказать мне, чем он болен?

Кэтрин поведала все, что могла, о приступах, бессоннице, о ревматических болях.

– Боюсь, доктор, что он не посвящал меня во все, что с ним происходит. Он не любит распространяться о своих недугах.

– Тогда будет лучше, если я сам осмотрю его.

Теперь и речи быть не могло о прерванном ужине, ибо сэр Генри тщательно изучал Чарлза почти целый час. Кэтрин с нетерпением ожидала в приемной. Все ее тело было напряжено от волнения. Когда наконец мужчины вышли, она удивилась, как они могут еще улыбаться. Она ожидала самых ужасных известий.

– Итак, забирайте его, миссис О'Ши. – Значит, Чарлз рассказал сэру Генри, кто она, или тот сам догадался. Неужели весь Лондон знает об этом? – Проследите, чтобы он тщательно следовал моим советам. Он все вам расскажет сам. И без всяких колебаний заходите ко мне в любое время. Повторяю, в любое время!

Сэр Генри пожал обоим руки, и Кэтрин, обрадованная дружелюбным отношением доктора, пылко спросила:

– Скажите, сэр Генри, вы посоветовали ему уйти из политики?