На опушке леса колонна остановилась. Бойцы с гомоном и радостными возгласами попрыгали на землю. Самые хитрые сразу же повалились в тенек под деревьями. Рудольфу лежать не хотелось. За то время, когда машина тряслась по грунтовке, задница одеревенела. Лучше пройтись по краю леса. А вдруг ягоды попадутся?

Нет. Отдохнуть солдатам не дали. Лейтенант разделил людей и выдал сектора патрулирования. Одно отделение садится в грузовик и движется вдоль кромки леса. Другое едет в противоположную сторону, через три километра должна быть старая просека. Проехать по ней, сколько можно, а дальше пешком. Все остальные растягиваются цепью и идут через лес. Троих солдат взводный оставил охранять транспорт.

Рудольфу пока повезло, просека досталась отделению унтер-фельдфебеля Тохольте. Машины у них хорошие, есть надежда, что просека не так заросла, как кажется сверху, и по ней можно проехать.

– Отделение, стройся! – в голосе Хорста Тохольте звучат довольные нотки. Похоже, он уже придумал, как выполнить задачу и ребят не гонять больше необходимого.

Унтер-фельдфебель прошелся перед бойцами, проверил снаряжение, лично посмотрел, не забыл ли Клаус Зибер поставить переводчик огня штурмгевера на блокировку. Бывала у солдата такая беда, не все у него чашки в шкафу. Пару раз забывал про предохранитель. Хорошо, ни разу спуск не зацепил.

– Поехали, – проворчал Отто Форст, – не будем тянуть.

– Не спеши, солдат, – рыкнул на него Киршбаум.

Это в увольнении они друзья. На службе Киршбаум ефрейтор, а Форст старший солдат. Разница есть.

Хорст Тохольте бросил на ребят недовольный взгляд и полез в кабину. Порядок должен быть. Приказ надо выполнять. Парням оставалось только вернуться в кузов. Машина вырулила из леса и двинулась вдоль опушки. Вскоре некошеный, заросший сорной травой луг по левую руку кончился, дальше пошло картофельное поле. Между полем и лесом бежала дорога. Извилистая, укатанная телегами и утоптанная ногами. Машины здесь проезжали не каждый год.

– Жильем пахнет, – Отто кивнул в сторону поля.

Намек понятен, рядом должно быть крестьянское хозяйство. Хорст не говорил, что рядом есть деревня, значит, поле принадлежит крестьянину-одиночке. В генерал-губернаторство переселилось много таких хозяев. Землю выделяли всем желающим, даже подъемные давали, и льготный беспроцентный кредит. Кто из переселенцев брал себе дом в деревне, а кто строил отдельный фольварк, крепкое хозяйство, за надежным забором, покупал трактор и грузовичок. Зерновыми культурами бауэры не увлекались, рожь и пшеницу сажали только чтоб было что себе на хлеб смолоть. Предпочитали сажать картошку, свеклу, овощи, растили лен. Лет десять назад пришла мода на кукурузу. Многие бауэры держали стада коров, а также коз, свиней, разводили птицу.

– А вдруг проедем мимо фольварка? – продолжал Отто. – Попросить парного молочка…

– Мороженое здесь не делают, – хмыкнул Рудольф, вспоминая вчерашнюю прогулку по Модлину.

– Парное, только отстоявшееся, с тоненькой такой пленочкой сливок, – простонал Иоганн Миде.

– Ребята, хватит. У меня кишки натуральное факельное шествие проводят, – жалобно протянул Рудольф.

Разговоры о молоке только лишний раз напоминали, что ужин в ближайшее время не намечается. К счастью, машина проскочила мимо картофельного поля, миновала разросшийся на опушке шиповник, прошла вдоль посадок свеклы и остановилась рядом с оградой крестьянской усадьбы.

Бауэр нашел неплохое место, где дом ставить. С трех сторон лес. Чистый сосновый бор. Возвышенность. В паводок не заливает. Хозяйство у него крепкое – сразу видно. Из-за высокого, опоясывающего возвышенность забора доносится мычание коров, блеянье коз. Пахнет навозом и молоком.

В кишках у Рудольфа вновь забурлило. Может, крестьянин угостит доблестных защитников рейха? Или продаст немного молока и свежего горячего ржаного хлеба? Пахнет же. Одуряющий аромат свежего каравая. Стакан молока и ломоть ржаного с маслом. Воспоминания далекого детства.

Машина останавливается у ворот фольварка. Люди уже находятся в предвкушении радушного приема. Однако Хорст Тохольте всего одной фразой заставляет солдат подтянуться и не расслабляться:

– Оружие на изготовку, ослы безголовые.

Унтер-фельдфебель стучит кулаком в калитку. Из-за забора слышится лай собаки. Кто-то говорит дребезжащим ворчливым голосом:

– Увага! Злы пес![5]

– Открывай! Я солдат вермахта, дубина ты лесная! – ругается Хорст Тохольте.

Рудольф понял, что хозяйство принадлежит не немцу, а поляку. Даже странно – он никогда бы не подумал, что поляки тоже умеют с земли жить и работать. По телевизору говорят, что этот народ патологически ленив, склонен к пьянству и подлости. Удивительно! Хозяйство-то крепкое. Сразу видно. И поля ухоженные.

Наконец, калитка отворяется и появляется хозяин. Высокий, под два метра, жилистый широкоплечий мужик с вытянутым лошадиным лицом.

– Куда тебя несет? – рычит крестьянин по-немецки и невольно осекается, увидев направленные на него штурмовые винтовки.

– Сегодня кто-нибудь мимо дома проходил? Видел чужих?

– Не наших – нет. Торговец пан Каштынский заходил, каталог с семенами показывал. Полиция проезжала, в лес пошли триппер собирать.

– Чего?! – гаркнул Тотольхе. – Какой еще триппер? Какая полиция?

– Наша полиция, – пояснил поляк. – С бабами в лес поехали. А больше никого не видел.

– Так бы и сказал, – лицо унтер-фельдфебеля расплылось в улыбке.

Ребята за его спиной еле сдерживались, чтоб не заржать. Хорошо мужик пошутил. Выглядит недалеким деревенским увальнем, а соображалка на месте, не дурак.

– Собаку привяжи. Посторонние в доме есть? – ефрейтор Киршбаум берет инициативу на себя.

Поляк молча кивает, отступает назад и коротким жестом показывает: «Проходите».

– Вальтер, Клаус, остаетесь у машины, – командует унтер-фельдфебель. – Руди, ты первый. Остальные следом. Без команды не стрелять.

Двор фольварка подкреплял первое впечатление. Роскоши не видно, но и нищеты нет. Крепкое крестьянское хозяйство. Дом старый, заметны следы ремонта, желтеют доски крыльца, еще не успели потемнеть от времени. Двор чистый. На цепи у дровяного сарая сидит крупная лохматая овчарка.

Пока хозяин разговаривал с непрошеными гостями, к воротам подтянулись его сыновья. Двое стоят за спиной отца, крепкие молодые ребята с натруженными мозолистыми руками. Третий расположился в тени на веранде. При виде солдат парень быстро опустил и прислонил к стенке карабин.

– Не бойся, мы не бандиты, – Хорст Тохольте дал людям знак опустить оружие.

Рудольф не понял почему, но что-то командира успокоило. Стоило Хорсту шагнуть во двор, и он сразу же расслабился.

– Хорошее у тебя хозяйство. Как ты без трактора управляешься?

– Трактор больших денег стоит, и соляр жрет, как свинья помои, – пробурчал хозяин.

– Не окупается?

– Денег нет. Налоги заплати. Семена покупай, дрова, уголь покупай. Младшим в школу ходить надо. Деньги плати. Одежду, инструмент обновлять требуется. Куда там трактор?

– Уходим, ребята, – махнул рукой унтер-фельдфебель и повернулся к крестьянину: – Молока и свежего хлеба продашь?

– Продам. Одну марку с тебя, – поляк постарался улыбнуться, получилось у него плохо.

Зато один из сыновей негромко что-то спросил по-польски, получил утвердительный ответ и побежал к дому. Вскоре он вернулся с пятилитровой стеклянной банкой молока и парой больших караваев с румяной корочкой.

– Спасибо, – улыбнулся Хорст и отсчитал деньги.

Перекусили солдаты в полукилометре от крестьянского дома, как раз перед просекой.

Хлеб оказался вкусным, только что из печи. Настоящий деревенский хлеб, в булочных такого не бывает. Хотя Вальтер Горбрандт сказал, что в Тильзите есть одна лавочка на окраине, куда после обеда всегда привозят такой же деревенский хлеб.

– Что ж ты раньше не говорил, свин болотный? – возмутился Рудольф.