— Ах, вот что… Сиреневая Имоджен… Деловой партнер, который ходит на работу в вечерних нарядах. Я пробыла несколько часов в мастерской мистера Джексона и то сумела понять: мисс Бартон занимает особое место в жизни своего босса…

Врет! Она, Элен, снова врет. Ничего особенно подозрительного уродливая Золушка тогда не почувствовала. Да, подчиненная влюблена в своего босса, так не Элен ее за это осуждать — сама не без греха.

— Мне не хотелось сегодня так глубоко копаться в моей жизни, но уж если ты сочла возможным вести разговор в такой плоскости, изволь, я отвечу. Мне-то хотелось хоть немножко подготовить тебя, прежде чем рассказать все как есть. Ты говоришь Имоджен… Ну что ж, в какой-то мере ты права: она действительно занимает особое место в моей жизни. Хочешь знать, почему? Дело в том, что она воспитывает ребенка, которого зовут Сара Джексон, дочку своей недавно погибшей сестры Кэтт Бартон.

— Господи! — выдохнула Элен.

Она была совершенно не готова к столь резкому повороту сюжета. И, не найдя в себе ни сил, ни здравого смысла хоть что-то понять из услышанного, отвернулась, пытаясь скрыть от Филиппа внезапные слезы.

— Простите, к вам можно? — послышался за дверью голос Клары.

Филипп распахнул дверь перед розовощекой фрейлейн. Верная себе, Клара первые минуты жила своими радостями, до поры не замечая, что одинока в неизменном оптимизме.

— О, у вас праздник? — весело осведомилась она, заметив цветы и остатки ужина на столе.

— Да, у нас праздник, — тихо, со значением в голосе, ответила Элен.

Джексон, сохраняя бесстрастность, молчал.

— Что, если сейчас мы прервем торжество на несколько минут, а потом продолжим втроем? Вы не будете, надеюсь, возражать? Мы ведь с Элен так и не успели отметить наше знакомство… А сейчас, герр Джексон, на несколько минут покиньте, пожалуйста, любящих вас дам.

Не произнеся ни слова, Филипп вышел из комнаты. Его молчаливая покорность обратила на себя внимание Клары.

— Элен, я что, не вовремя?

— Наоборот, Клара, более чем вовремя. Если бы ты сейчас не пришла, я бы взвыла от собственной дури. Я такое натворила…

Клара со шприцем в руке остановилась у постели и тоном, каким давние подруги делятся сокровенным, спросила:

— Опять мучил тебя разговорами о дочери?

Элен отмахнулась от нее безнадежным жестом.

— Мучил. Но на этот раз другой дочкой…

Шприц звякнул об пол — так среагировала Клара на известие.

— Что, и у него есть ребенок? — Как ни полна была Клара сочувствия, но в первую очередь ощутила жгучее любопытство.

— У него-то как раз ребенок есть на самом деле.

— Что же в этом плохого? Почему ты расстроилась? Не пойму я тебя: то ты плачешь, что у тебя нет ребенка, то смеешься, что Джексон к нему трепетно относится. А теперь еще переживаешь за его дочь…

— Клара, я запутала ситуацию, а ты доводишь ее до абсурда.

Клара снова мудрила над шприцем и угрюмо молчала, не в силах понять этих загадочных англичан, которые, как ей не раз приходилось слышать, люди холодноватые, даже чопорные, а тут такие страсти…

— Ты его обидела или он тебя?

— Наверное, я его, — сказала Элен, серьезно обдумав свой ответ.

— Так скажи ему об этом…

— О чем, Клара? О чем?

— Ну, ты же обидела, вот и скажи об этом. Только надо самой понять, что тобой двигало…

— Любовь, наверное…

— Любовь обиды прощает. А у него что?

— Наверное, тоже любовь.

— Мне бы ваши проблемы! — засмеялась Клара. — Сейчас закончу и пойду позову несчастного влюбленного.

Элен испугалась, что ей снова придется вести никому не нужный и неприятный разговор.

— Клара, милая, умоляю, не сейчас. Я себя-то плохо понимаю, а уж в нем точно не разберусь. Скажи Филиппу, что мне плохо, что я вся в слезах, что на нервной почве вернулись боли, а страдания затмили мой бедный разум…

— Но ведь это неправда! — с отчаянием вскричала не умеющая врать Клара.

Элен поняла, что грех ложных показаний придется взвалить на себя. Закатились под лоб небесно-голубые, наполненные страданием глаза; здоровая, не опутанная бинтами рука судорожно задвигалась по одеялу; раздался стон, потом частые всхлипы. Клара с тревогой смотрела на свою пациентку. Сочувствующий медик в ней пересилил мудрую женщину.

— Потерпи, дорогая, сейчас укол подействует. Слишком много тебе за эти дни пришлось пережить. Думаю, герру Джексону и в самом деле не стоит возвращаться. Я все ему объясню.

— Да, скажи еще: для Дамы печали сердце только помеха.

— Как сложно… А что это означает?

— Пока не знаю. Может быть, у меня бред? Ну, не врать, так хотя бы правдоподобно посомневаться ты можешь?

— Я уже сомневаюсь, — растерянно произнесла Клара, но от поручения не отказалась, толком так и не поняв, какая часть порученного чревата наибольшим грехом.

Когда она вышла из комнаты, Элен могла уже отдаться самым искренним слезам. Просто несчастье какое-то, все у нее всегда получается шиворот-навыворот! Девушка закрыла глаза и скоро забылась тревожным сном, продолжая вздрагивать от всхлипов. Последняя мысль была успокаивающей: вот он придет, и все выяснится…

Он не пришел.

Элен потихоньку поправлялась. Сначала, прихрамывая, стала передвигаться по комнате, потом Клара сняла повязку с плеча. Бинтов на голове стало меньше. Синяки начали приобретать устойчиво желтую окраску. Каждый очередной день Клара радостно-торжественным голосом объявляла о новых отвоеванных у болезни позициях. Но Элен еще тревожили головные боли — следствие перенесенного сотрясения. Нервы тоже давали о себе знать: нарушился сон, пропал аппетит. Клара строго выговаривала пациентке за то, что та мучит себя грустными мыслями. Такой плаксой Элен никогда не была.

Клара сочувствовала, как могла, помогала, чем умела. Джексону заочно симпатизировала, даже жалела, как и положено жалеть обиженного. Но каждый день работал против этого странного человека. Как он может так жестоко наказывать больную! Неужели собственная гордость ему дороже спокойствия Элен? Клара даже предлагала сходить к гордецу в отель, но Элен категорически воспротивилась.

Наконец больной было разрешено погулять. Нет, ходить еще нельзя, только потоптаться в микроскопическом дворике. Это благотворно скажется на аппетите и восстановит нормальный режим сна. Так говорила Клара, заботливо снаряжая свою подопечную на прогулку.

Элен вышла во дворик и радостно задохнулась от свежего воздуха, от яркого солнца, от блестящего снега. От своего возвращения к жизни.

— Клара, — крикнула она. — Принеси мне, пожалуйста, лыжи и палки!

— Совсем с ума сошла! Какие еще тебе лыжи?

Элен рассмеялась в ответ:

— Успокойся, дорогая, я всего-навсего хочу из них соорудить нечто вроде шезлонга. Знаешь, как отдыхают лыжники на склоне? Вот и я так посижу, подставив лицо солнцу. Мне ведь надо для отчета перед Барбарой хоть немного загореть. Раньше я возвращалась с гор черная как негр.

Клара помогла соорудить требуемое и, усадив девушку на импровизированное ложе, сердито поинтересовалась:

— Ты намереваешься скрыть от тетки, что с тобой произошло?

— Поначалу допущу ложь умолчанием, а потом не вытерплю, расскажу правду. Что ты на меня осуждающе смотришь? Кроме лжи умолчанием существует еще ложь во спасение. Ну нельзя сразу, без подготовки, Барбаре рассказать о моих несчастьях.

Клара ушла в дом. Элен закрыла глаза, подняла лицо к солнцу. Какая красота! Лежишь себе, и жар весеннего солнца ощущаешь кожей щек. Даже через крепко смеженные веки пробиваются радужными кругами ослепительные лучи. Наступает момент приятного бездумья, пропадает ощущение времени. И если мысли все-таки крутятся в голове, то легкие и необременительные.

Филипп вдовец. Ну и что? Вдовец, значит, свободен, а он говорит, что не свободен. Из-за ребенка? Все время между ними стоят какие-то дети. Причем девочки. Одна выдуманная, другая почему-то скрываемая. Отец любит несчастную сироту и боится, что его новая избранница не сможет стать хорошей матерью? Правильно делает, что боится…