Элен смотрела на него во все глаза. Она в последнее время только и ждала таких слов, и все же не ожидала их… То, прежнее состояние было попыткой поверить в собственную взбалмошную фантазию. И вдруг такое… Нет, Бог свидетель, этого она не ожидала.

— Филипп, умоляю, меньше пафоса, а то ведь я могу принять твои слова за шутку и, чего доброго, все испорчу. В тебе, полагаю, сейчас говорит сострадание, естественная реакция человека в данных обстоятельствах. Ты чуткий, хороший, но, прошу тебя, соизмеряй слова со своими истинными чувствами.

Джексон озадаченно молчал, вертя в руках стаканчик с виски.

— Тебе неприятны мои слова?

— Да, — мягко произнесла Элен и тут же вскинула в тревоге ресницы. — Ой, снова вру! Ведь дала себе зарок, что не скажу ни слова неправды, и тут же солгала…

Такая странная формулировка, кажется, удовлетворила и даже развеселила Филиппа. Он поднял бокал и с видимым удовольствием констатировал:

— Что сказано, то сказано. Обрываю себя на середине набора высоты, однако ни одного слова назад брать не намерен.

Барбара, милая, свершилось! Напрямую Филипп еще не сказал, что любит, но достаточно прозрачно намекнул на нежность своих чувств. Для первого раза хватит и такого объяснения.

— Мистер Джексон, вы способны не забыть того, что собирались сказать мне? Ссылки на ранний склероз приниматься не будут.

— И не рассчитывай, не забуду! — С этими словами Филипп залихватским жестом выплеснул содержимое стаканчика в рот.

— Филипп, очисти мне, пожалуйста, яблоко. А пока я буду задавать тебе вопросы, можно? — Элен желала лишь одного: отдохнуть от пережитого, потянуть время, собраться с мыслями.

Джексон утвердительно кивнул, взял яблоко, но глаз с собеседницы не спускал. Вел себя так, будто ждал с ее стороны очередного подвоха.

— Почему ты не любишь богатых? Может быть, они не очень-то и виноваты в том, что обременены деньгами?

— Что за глупость? Откуда ты это взяла?

— Да все твое окружение знает: босс не любит телевизор, в чем, замечу в скобках, я с ним солидарна, и богатых.

— Боже мой, какой противный босс! А все остальное в нем его окружение устраивает?

— Но тебе придется на будущее учесть следующее: я имею несчастье быть довольно обеспеченной. Учти, не по собственной вине. Предки нагрешили.

Красавец мужчина делал руками какие-то протестующие жесты, но Элен, пользуясь правом силы, дарованной слабостью, пресекла возможные возражения:

— У меня масса других недостатков, но, заметь, своих собственных. И я недоумеваю, как могло случиться, что я хоть в какой-то мере могла заинтересовать тебя? Ты большой, умный. Ты настоящий. Как вообще твой взгляд мог выделить меня из сонма твоих воздыхательниц? Кто я? Недоучка, легкомысленная девчонка, дуреха, которая сейчас жестоко расплачивается за желание пустить тебе пыль в глаза.

— Так это ты из-за меня с горы свалилась? — с выражением крайнего интереса воззрился на нее Филипп, который тоже, видимо, чувствовал себя не совсем в своей тарелке.

— Нет, — запротестовала Элен. — Именно из-за тебя-то я и не хотела свалиться. Так уж вышло. Впрочем, еще немного, и я, пожалуй, соглашусь на твою версию.

— Послушай, Элен, я не могу все время ходить с бровями, поднятыми от удивления. Это утомительно не только для лица. Скажу тебе совершенно серьезно: из всего того хорошего, что мне пришлось сейчас услышать, я выделю одну бесспорную деталь, лишенную какой бы то ни было качественной оценки: ты сказала про меня «большой». Да, я уже сложившийся, вполне взрослый человек. Я гораздо старше тебя, и; пожалуй, это одна из двух трудностей, которые меня смущают.

— Мне бы хотелось узнать вторую… — Элен обмерла в предчувствии нехорошей новости.

Если бы она не лежала сейчас прикованной к постели, то именно в эту минуту подошла бы к нему и доверчиво подняла свое лицо в предвосхищении поцелуя. Господи, да она согласна всю себя отдать в его власть, а потом будь что будет!

Джексон снова плеснул себе виски, добавил содовой и какое-то время с преувеличенным вниманием изучал содержимое пластикового стаканчика. Потом бесстрастным голосом сказал:

— Мне в принципе нравится сама постановка вопроса, в ней угадывается заинтересованность собеседницы в том, что составляет предмет моих раздумий… Подобный разговор я веду в своей жизни впервые, так что прости уж некоторую нескладность формулировок. Не раз спасавший меня юмор дает явные осечки. Понимаешь, Элен, я не свободен.

Гримаса боли, пробежавшая по лицу Элен, остановила речь Филиппа. Он метнулся к кровати, шагая прямо по импровизированному столу. Упала бутылка шампанского, покатились в разные стороны яблоки…

— Что случилось? Тебе больно? Чем я могу помочь?

— Пожалуй, ты прав, мне больно, — кисло улыбнулась Элен. — Ты, кажется, планировал маленький праздник, а получился большой. Ситуация вышла из-под контроля организатора. Ликующие массы обмануты в своем ожидании.

— Элен, ты так всерьез все воспринимаешь…

— Мне больно смеяться, но, оказалось, еще больнее, когда… Когда не до смеха.

— Послушай, я просто не был готов к такой реакции. Я все время думал о своем отношении к тебе, предполагая, что придется преодолевать твое безразличие, сопротивление, в конце концов… Оптимистический вариант мною вообще не рассматривался.

— Отныне придется его рассматривать, вернее предусматривать. Ты мне не безразличен, это усложняет ситуацию?

— Ты ждешь…

— Да, жду. Жду, когда наконец придет Клара. Только с ней, как оказалось, я могу рассчитывать на душевное спокойствие. Филипп, а тебя я попрошу сейчас о следующем: сегодня же свяжись по телефону со Стефани, расскажи ей, без душераздирающих, конечно, деталей, о том, что произошло, и пусть она скажет тетке, мол, у меня все благополучно. Я, дескать, просто не смогла дозвониться, но подчеркни: звонила Стефани именно я. Значит, скажешь следующее: все в порядке, я удивила своим катанием всех, кого только могла. Тетке это важно. Дальше: Шекспир прекрасен. До импрессионистов дело не дошло, но когда-нибудь дойдет. Запомнил? Мне очень важно, чтобы все это ей передали.

Филипп кивал с видом прилежного ученика, выказывающего учителю подобострастное внимание. По всему было видно, что он даже рад отсрочке серьезного разговора. Филипп бы сейчас и приходу Клары обрадовался. Выслушав наставления, он вдруг бросился наводить порядок в комнате: собрал рассыпавшиеся фрукты, встряхнул скатерть, переставил гастрономическое великолепие на стол. И, когда уже не осталось никаких других дел, растерянно взглянул на Элен.

— Можно я дождусь Клару?

— Ты уже дождался. Я слышу, как она открывает парадную дверь.

— Я должен прямо сейчас уйти?

— Нет. Сначала ты должен прояснить смысл сказанного. Ты остановился на загадочном признании, что не свободен. Не свободен от чего? от кого? И если это действительно так, то как ты посмел, при всех своих высоких принципах, говорить мне то, что сказал? Говорить человеку, который, в силу обстоятельств, не может за себя постоять. Романтик говорит о своих красивых романтических чувствах и тут же все смазывает жестоким признанием. — Элен распалялась тем больше, чем отчаяннее становились попытки Филиппа остановить ее гневную речь. — Все, как в плохом спектакле: несчастная калека, возомнившая о себе Бог знает что, странный благодетель, неизвестно зачем обольщающий больную сладко звучащими словами, и некто за сценой… Кто? Зал в напряженном ожидании. И тут больная кидает реплику, которая может дать разгадку зрителям, и навязывает возможность неожиданной концовки. Имоджен!

— Элен, остановись! Ты сейчас наговоришь такого, что потом сама себе не простишь.

Выражение лица Джексона стало строго-спокойным, тон тоже. Пожалуй, он даже излишне спокоен. Подозрительно спокоен. Элен внимательно посмотрела на Филиппа и поняла, что, видимо, не такую уж и глупость сморозила. Обозначенный ею персонаж имел какое-то отношение к сюжету, который она с такой пылкостью набросала.