Спальня с простыми белеными стенами и надраенным полом выглядит аскетично. Маленькое окошко с толстым старинным стеклом выходит на зеленые луга. А на подоконнике, словно отражая эту текучую, размытую зелень, лежит осколок стекла, любовно оглаженный неведомыми штормами. Волшебный.

Я выхожу из домика и направляюсь к маслобойне, где Марк все еще стоит на страже, а молочница продолжает на чем свет стоит бранить незваных гостей.

— Убери отсюда ногу, ты все испортил!

— Молли, да не волнуйся ты так, это ж не настоящая нога.

— Ты издеваешься, балбес? Кухарка с тебя шкуру заживо спустит.

Снова слышатся звуки ударов, потом — звон разбитой посуды.

Марк плотнее прижимается к двери. Крюк его уже порядочно ушел в глубь косяка.

— Я знаю, чем вы заняты, — говорю я. — И я знаю, что вы мне не скажете, где мистер Бишоп, хотя осмелюсь предположить, он где-то поблизости. Только не надо от меня прятаться. Пожалуйста, продолжайте.

Он кивает с широкой улыбкой — наверное, я сияю так же. С жутким звуком расщепляемого дерева он вытаскивает крюк из косяка.

— Эй, ребята, поехали дальше. Нас раскусили.

Пора.

Я в последний раз любуюсь оранжереей, прощаюсь со слугами и оставляю указания новому управляющему: советую ему принимать на работу любого отставного моряка, даже если у него недостает умения или какой-то части тела.

Я принимаю приглашение Шада поужинать со всей семьей сегодня вечером, попозже, и возвращаюсь в дом управляющего. Мой преемник, вероятно, поселится тут только через несколько дней, потому что до отъезда в Лондон мне нужно закончить одно дело.

Молли, наша молочница, проходит мимо меня с огромным кувшином сливок. Она делает реверанс, понимающе подмигивает и ухмыляемся, чем портит весь эффект реверанса.

Она все знает.

У дверей маслобойни коты жадно вылизывают пролитые сливки с комочками масла. На белой луже виднеются следы сапог и деревянной ноги.

В доме часы тикают громче обычного, и лучи послеполуденного солнца льются через окно.

Дверь в спальню закрыта.

Я открываю ее и вижу, что всю комнату занимает монструозный предмет мебели, с которым я хорошо знаком. Это огромная старинная кровать с потемневшими от времени столбиками и резьбой из листьев и цветов и пологом из темно-красного шелка. Кровать, созданная для страсти.

Женщина, которая лежит на ней сейчас, такая же нагая, как и богини, изображенные на балдахине. Улыбаясь и протягивая ко мне руки, она говорит:

— Сэр, мне необходимо вам кое-что сказать. Речь идет о моей кровати…