Не удавалось ему найти для рукописи ни времени, ни места. Усадьба, что принадлежала его семье на протяжении многих поколений, находилась меньше чем в сорока милях от Кембриджа, казалось бы, чего еще желать? Но в усадьбе постоянно толпились туристы — важный источник дохода, ведь надо платить налоги, надо поддерживать ее в хорошем состоянии, даже если никто там не живет.

Владели усадьбой Мартин и его старшая сестра Шарон. Шарон жила с мужем и детьми в Калифорнии, а Мартин снимал квартиру в Кембридже. Безусловно, он мог бы отправиться в родовое гнездо и уединиться в какой-нибудь комнате. Но все равно там он постоянно отвлекался на посетителей: молодого психолога тянуло к людям. Вот какой-то старик любовно проведет рукою по гладкому дереву перил, вниз по которым Мартин часто съезжал ребенком, — и сразу же возникает вопрос: интересно, почему старик так ценит дерево и отчего печать скорби на его лице? Почему у этой туристки глаза искрятся смехом, а у той — мертвы, как у рыбы? Шарон считает его прирожденным наблюдателем, исследователем душ человеческих. Разумеется, в городе тоже работать невозможно: постоянно осаждают все те же пациенты, друзья, приятели по клубу. И женщины…

— Со слабым полом у тебя всегда будут проблемы, милый братец, — заявила ему сестра во время последнего приезда, когда они вдвоем гуляли по лесу. — Твои мечтательные серые глаза и чувственная ямочка на подбородке лишают милых дам последнего рассудка, — дразнила она. — Вот уставиться ты по своему обыкновению на дамочку этак вопрошающе и начнешь задавать хитрые вопросы, а та уже и думает: все, попался! Решит, что ты от нее без ума. Не понимает, глупая, что ты ее просто-напросто изучаешь — словно амебу под микроскопом.

Мартин возмущался, уверяя, что ему никогда это в голову не приходило. Он любит женщин, да, любит!

— Вот именно. Ты любишь их всех, но одинаково. Но ты давно уже не мальчик, я все гадаю, найдется ли такая, что сумеет затронуть твое сердце. А пока этого не случилось, — продолжала она, беря брата под руку, — почему бы тебе не сбежать от толпы поклонниц и не поехать со мною в Штаты? Идеальный вариант. Ты можешь жить в пашем домике для гостей и писать свою книгу. Броди себе по лесам и размышляй сколько вздумается. Клянусь, что не позволю моим малолетним разбойникам виснуть у тебя на шее с утра до ночи.

Он с ней не поехал. Но два месяца спустя вдруг передал клиентов своему коллеге и отправился к сестре. Шарон сдержала слово: семья ничуть не мешала его уединению. Он придерживался намеченного графика, избегал лишних знакомств, и работа пошла. Черновой вариант уже почти готов, и если не отвлекаться на пустяки…

Резко поднявшись, он подошел к окну и постоял, глядя на улицу. Дождь почти прекратился. Рыжая белка молнией метнулась через двор и вскарабкалась по мокрому стволу дерева. Что-то такое было во взгляде у этой девушки… Страх, беспокойство и отчаянная решимость…

Патриция. Патриция Олтмен. Надо полагать, ее номер найдется в телефонном справочнике.

Патриция любила дождь. Пусть потоки воды стекают по окнам, пусть звонкие капли барабанят по крыше — в мастерской так тепло и уютно! В такие минуты девушка ощущала себя всесильной.

Она играючи придумает дюжину божественных моделей, продаст их за фантастическую цену и выплатит наконец все, что причитается по закладной. Девушка фыркнула — дюжину! Ну, одно-то платье, по крайней мере, она закончила. А если она выкроит комбинезон сегодня и закончит его завтра… Может быть, за две вещи она выручит сумму, необходимую для выплаты хотя бы очередного взноса…

Патриция взглянула на часы; скоро к матери явятся любители бриджа, надо бы все приготовить к приходу гостей. Она убрала ножницы, воткнула иголку в подушечку для булавок и побежала вниз расставлять столы и стулья.

— Не растопить ли нам камин? — предложила Ирен, раскладывая карты. — Люблю слушать, как потрескивают поленья в очаге.

— Превосходная мысль, — согласилась дочь. Она притащила со двора охапку дров и развела огонь, а мать в эго время наполнила электрический кофейник и начала расставлять закуски. Затем Ирен поспешила наверх переодеться, а Патриция, заметив, что дождь прекратился, вышла собрать цветов для букета.

Кусты камелии густо разрослись за последний год; пышные алые цветы немного поникли от дождя. Девушка уже стояла у кухонной раковины, отряхивая воду с листьев, когда зазвонил телефон. Она сняла трубку, надеясь, что это не любитель бриджа, у которого в последний момент нашлись неотложные дела — в таких случаях "отказника" подменяла она.

— Алло?

— Патриция?

— Да.

— Это Мартин Сазерленд.

— Кто? Как вы сказали? — переспросила девушка, стараясь вспомнить, где она слышала это имя.

— Мы познакомились в четверг, когда вы… гм… оказали мне честь, присев за мои столик.

— О! Это вы… — Дыхание у нее перехватило: она узнала акцент.

— Я вот думаю, не согласились бы вы поужинать со мной? Завтра вечером или в любое удобное для вас время…

— Я… — На мгновение девушка утратила дар речи. Мужчины редко приглашали ее куда бы то ни было — почти никогда. А теперь этот человек, с которым она… даже не знакома официально. Собственно, она его даже не видела. Он поцеловал ее: легкое прикосновение, не более, однако чувства ее смешались, и…

— Ну так как же? — настаивал он.

— Я… я не привыкла принимать приглашения от незнакомых людей… — поспешила сказать девушка.

— Но мы познакомились не на улице, а в достаточно респектабельном ресторане.

— Моя мать сочла бы это уличным знакомством.

Мартин рассмеялся. Тем самым сердечным, искренним смехом, который она так хорошо запомнила. Сердце девушки дрогнуло от неизведанной доселе радости, замерло от волнующего предвкушения. Как он хорошо смеется! Ей вдруг страстно захотелось увидеть нахального незнакомца. Может быть… Да нет, чушь какая! Она его совсем не знает!

— Простите, но я вынуждена отказаться. Большое спасибо за приглашение, мистер Сомерсет, так ведь? Я не ошиблась?

— Сазерленд.

— Что?

— Сазерленд. Мартин Сазерленд.

— Извините меня. Да, конечно, мистер Сазерленд. Послушайте, я очень занята, и…

— Подождите. Не вешайте трубку. Вы кое-что оставили в ресторане, а я сохранил.

— Не припомню… — Она помолчала, напрягая память. — Я могу поклясться, что ничего не оставляла.

— Еще как оставили. — Голос звучал приглушенно и волнующе. — Манящее воспоминание. Волшебное видение, образ прекрасной девушки с зелеными русалочьими глазами, такими, что я не в силах их позабыть.

Неужели это он о ней говорит? И тут Патриция вспомнила. Ведь он ее, по сути дела, тоже не видел! Видел бальный наряд Золушки, а ведь она носит такие безобразные очки…

О Господи! Если она встретится с ним, он ее увидит во всей красе!

— Прошу меня простить, мистер… Сазерленд, — заявила Патриция решительно, давая понять, что разговор окончен. — Я… я не могу. Благодарю вас, но… я очень занята. Извините. До свидания. — И она решительно повесила трубку.

Патриция долго глядела на телефон, ощущая внезапный и необъяснимый приступ разочарования. Она так и не узнает, как выглядит этот человек, никогда больше не услышит хрипловатый, чуть насмешливый голос с характерным акцентом. И никогда никто не скажет ей, что она выглядит потрясающе. И ее сердце не забьется от незнакомой доселе радости.

Она подобрала веточку камелии и яростно ею встряхнула. И о чем эго она думает? Ничего радостного в том вечере не было.

Всю свою жизнь она ощущала себя невзрачной. В школе всегда забивалась в уголок классной комнаты или спортивного зала и оттуда следила сквозь очки с толстыми стеклами за одноклассниками. Не в силах справиться с болезненным чувством неловкости, она наблюдала за девушками, вроде Джинджер. Такие всегда в центре веселой стайки сверстников, смеются, щебечут, и горя им мало. Или прогуливаются рука об руку с очередным поклонником, перебрасываются игривыми репликами. Джинджер — местная королева школьных вечеров и дискотек, красотою потягалась бы с Ирен.