— Заместитель коменданта по политической части капитан Кибкало, — козырнув, проговорил второй казачий офицер.

Выше коменданта ростом, старше возрастом… Ничем не примечательное лицо, льняные волосы, редковатые усы, внимательные глаза под выгоревшими до белизны ресницами… Черкеска кое–где помята, шаровары на коленях заметно пузырятся, сапоги явно рассчитаны на зимнюю теплую портянку. Да, капитан, рядом с комендантом ты не смотришься! Ты, комиссар, наверное, будешь играть первую скрипку в предстоящем разговоре. Красавчик–комендант не иначе обыкновенное прикрытие, блестящая балаганная игрушка, ниточки управления которой всецело в твоих комиссарских руках. Ну–с, послушаем, с чем вы явились…

Хлобуч притронулся двумя пальцами к краю конфедератки.

— Командир бригады Армии Крайовой майор Хлобуч. — Повернулся вполоборота, представил своих спутников. — Заместитель командира бригады майор Бучинский… Начальник штаба бригады капитан Вильк.

Не оборачиваясь, комендант поднял руку, и грузовики тронулись с места, покатили по мосту. Казачьи автоматчики на ходу вскочили на подножки. Поравнявшись с комендантом, передний грузовик сбавил ход, осторожно развернулся так, чтобы задний борт оказался против аковских офицеров. Автоматчики спрыгнули с подножек и застыли по бокам грузовика.

— Панове, как вам известно, прошедшей ночью агенты капитана Матушинського пытались спровоцировать мятеж в полку Войска Польского. Он был подавлен, однако часть агентов и группа мятежников скрылась. Как военный комендант, я был вынужден принять необходимые меры, в результате которых беглецы полностью уничтожены. Трупы агентов и обманутых ими жовнежей я доставил капитану Матушинському, чтобы он собственными глазами увидел, чем закончилась эта и впредь будут заканчиваться другие его авантюры. Надеюсь, бригадный капеллан простит меня за хлопоты, связанные с погребением этих людей.

Комендант махнул рукой, и казаки–автоматчики опустили задний борт грузовика, отбросили в сторону брезент. Кузов был заполнен трупами. Польские мундиры и немецкие десантные комбинезоны, пятнистые маскхалаты и цивильная одежда… Самые немыслимые позы, искаженные застывшими гримасами боли лица, разодранные в предсмертном крике рты… Изуродованные гранатными разрывами, изрезанные пулеметными и автоматными очередями, искромсанные гранатными осколками тела…

— Более ста шестидесяти трупов, — доносился до Хлобуча бесстрастный голос коменданта. — Это бывший отряд хорунжего Струбчиньского, который руководил мятежом. Труп самого хорунжего в последней машине.

Комендант взглянул на Хлобуча, обратился к нему.

— Пан майор, распорядитесь разгрузкой машин. Пусть ваши люди поторопятся — у меня нет лишнего времени.

Хлобуч оторвал взгляд от грузовиков, посмотрел на Бучинского.

— Пан майор, организуйте перегрузку трупов в подводы. Да очнитесь наконец! — раздраженно крикнул он на стоявшего словно в столбняке Бучинского. — Возьмите себя в руки!

Тот вздрогнул, провел ладонью по лицу, его глаза приняли осмысленное выражение. Козырнув Хлобучу, майор мелкими шажками засеменил к подводам.

— Теперь, пан майор, о деле, — прежним невозмутимо–спокойным голосом заговорил комендант. — От имени своей бригады вы гарантировали Красной Армии и законному польскому правительству нейтралитет, и мы вам поверили. Покуда бригада соблюдала нейтралитет, советская военная администрация мирилась с существованием в тылу Красной Армии враждебно настроенного к ней крупного вооруженного формирования. Сегодняшней ночью ситуация в корне изменилась. Агентами капитана Матушинського, чья база расположена в лагере вашей бригады, спровоцирован мятеж в полку Войска Польского, союзника Красной Армии. Мятежниками расстреляны два офицера Красной Армии, являвшихся инструкторами в Войске Польском. Ими совершены также нападения на ряд военных объектов Красной Армии, в результате чего среди советских военнослужащих имеются убитые и раненые. Это уже не нейтралитет, пан майор…

Как военный комендант, — все тем же строгим тоном продолжил Серенко, — я обязан приступить к немедленному разоружению бригады, а в случае необходимости применить вооруженную силу. Однако мне известно, что командование бригады ведет переговоры с Войском Польским о вступлении в его ряды. Советская военная администрация с пониманием и одобрением относится к этим переговорам. Только поэтому она решила временно воздержаться от принятия мер, диктуемых обстановкой, сложившейся после событий сегодняшней ночи. Но если в срок бригада не прибудет для переформирования в назначенное ей место, советская военная администрация будет вынуждена приступить к ее разоружению. Тогда я, панове, как военный комендант, вам спокойной жизни не обещаю.

Комендант сделал короткую паузу, посмотрел в лицо вначале Хлобучу, затем Вильку.

— Хотелось бы, панове, чтобы вы меня правильно поняли. В противном случае я не желал бы оказаться на вашем месте. — Он приложил ладонь к кубанке. — Прощайте, панове. Надеюсь на ваш здравый смысл.

Развернувшись, комендант быстро зашагал к противоположной стороне моста, за ним последовал его спутник капитан. Построившись в колонну по двое, туда же зашагала и восьмерка казаков–автоматчиков.

«А ты не так уж глуп, комендант, — подумал Хлобуч, оставшись на мосту вдвоем с Вильком. — Додумался приволочь мне эту гору трупов. «Надеюсь, бригадный капеллан простит меня за хлопоты, связанные с погребением этих людей». Ловкий ход! Сегодня же вся бригада и округа будут знать, чем закончилась авантюра Матушинського. А какой удачный момент тобой выбран для предъявления ультиматума! Попробуй теперь кто–нибудь в бригаде лишь заикнуться о выступлении против новой власти или Красной Армии, ему сразу напомнят эти подводы с трупами. Крепко ты разделал восставших, ничего не скажешь. Такого коменданта своим противником лучше не иметь!»

Пока аковцы, прибывшие с Хлобучем, перегружали трупы из грузовиков в подводы и пока казаки–шоферы мыли затем свои машины в реке, Хлобуч и Вильк не обмолвились ни словом. Лишь когда грузовики скрылись за поворотом шоссе и среди гор растаял гул их моторов, майор нарушил молчание:

— Каково ваше мнение о коменданте, пан капитан?

— Может, спрашивая о коменданте, вы имели в виду мое отношение к его ультиматуму? Отвечу и на этот вопрос: если мы не примем предложения полковника Ковальского и разоружением бригады займется советский комендант, мне очень не хотелось бы оказаться на нашем с вами месте, пан майор.

— Вы сегодня откровенны как никогда, пан капитан. Рад, что наши точки зрения совпадают. Если бы не батальон поручника Сивицкого, отказавшийся выполнить мой приказ о передислокации, бригада уже вчера была бы в расположении дивизии полковника Ковальского.

— Разрешите мне немедленно отправиться в батальон Сивицкого и навести там порядок.

— Я сделаю это сам завтра утром. А вы, пан капитан, останетесь вместо меня в бригаде и проследите, чтобы Матушинський не смог совершить еще какую–нибудь пакость.

— Я имею право арестовать этого проходимца?

Хлобуч поморщился.

— Зачем такие крайности? Матушинський — политик, а мы, польские офицеры, никогда не вмешиваемся в политику. Никто и никогда не поставит нам в вину переход в Войско Польское: как честные офицеры, мы обязаны повиноваться законному правительству и выполнить свой воинский долг в борьбе с тевтонами, извечными врагами Польши. Но вмешиваться в политику…

Махоматский лежал на краю поляны, посреди которой располагалась штабная землянка батальона. В полной форме аковца, в конфедератке с орлом и короной, на погонах по два капральских басона. В левой руке — надкусанное яблоко, в правой — пучок травы, которым он отмахивался от комаров. Облегчая эсбисту выполнение «акции», Сивицкий, якобы с целью пресечения в батальоне возможных беспорядков, с вечера приказал никому из жовнежей не покидать землянок и шалашей, в своих подразделениях неотлучно находились и офицеры. Поэтому возле штабной землянки не было никого из праздношатающихся, кто мог бы от нечего делать заинтересоваться личностью неизвестного капрала.