– Довел мать? – спросил он едко. – Хорош, хорош…

Отец замолчал. Видимо, для того, чтобы я мог как следует прочувствовать ужас своего проступка. Я же оценивал ситуацию. Разве можно было рассчитывать на доверительный разговор в таких обстоятельствах? Родители обижаются, когда дети что-то скрывают от них, не хотят быть честными и открытыми. Да как же это возможно, если твою душу тотчас вывернут наизнанку и прогладят утюгом, точно парадную рубаху. И я решил молчать во что бы то ни стало. А то, чего доброго, действительно станут разыскивать родителей Инги или ее саму вызовут для проработки. После такого мне останется лишь перейти в другую школу, чтобы как-то избежать позора.

– Не пойму, зачем так усложнять? – размышлял я вслух. – Ты что, сам не дрался в моем возрасте?

– Бывало, – кивнул отец. – Но матери никогда не грубил.

– И я не грубил! – возмутился я. – Не пойму, что с ней такое…

Папа решил сменить тактику, чтобы я немного угомонился. Он прикинулся своим парнем, подмигнул мне, похлопал по плечу.

– А что, друг, эта девочка, из-за которой ты подрался, того стоила?

Но я не терял бдительности, стоит хоть взглядом, хоть глупой улыбочкой признать, что в этом замешана девчонка, – пиши пропало. Родители ее из-под земли достанут!

– Какая еще девчонка? – невинно переспросил я.

– А знаешь, почему мама сердится? – невпопад ответил вопросом на вопрос папа.

Я пожал плечами.

– Думаю, она боится, что теперь ты станешь ее меньше любить, – шепнул папа, точно раскрывая военную тайну. – Теперь ты забудешь о ней.

– Глупости! – удивился я. – Ты же не стал любить бабушку меньше после того, как встретил маму?

– Конечно, нет. Но я тебя поймал! – обрадовался отец. – Значит, ты все же кого-то встретил? Колись! Мы же друзья.

Я опять замкнулся. Папина улыбочка уж очень раздражала. Конечно, он был прав, раньше мы неплохо ладили. Но сейчас, после драки с Сопыгиным и домашнего ареста, я уже не мог доверять ему, как раньше. Он явно шел на поводу у мамы. Разве настоящий друг запрет тебя в комнате из-за какого-то пустячного вызова к директору? Да он гордиться тобой станет! Нет, лепить из родителей друзей – дело неблагодарное. Разве станешь с мамой играть по Сети в «Counter-Strike»? А просить у друга купить тебе новые ботинки – каково? Нет уж, каждому свое. Я смотрел, как папа пыжился, изображая моего друга, чтобы выпытать секрет и тут же рассказать его маме. Мне почему-то захотелось уколоть отца посильнее.

– Помню, бабушка просила тебя прошлой зимой выбить ковер, – сказал вдруг я. – А мама шепнула, что этому кошмарному пылесборнику место на помойке. И ты ответил бабушке: лучше выбросить этот ковер, чем добровольно подкармливать моль.

– К чему ты об этом? – нахмурился папа.

– Бабушка тогда согласилась выбросить ковер на помойку, – продолжал я. – А сама не выкинула. Она сказала мне, что это твой подарок с первой зарплаты. И несмотря на то что некоторым он кажется кошмарным, бабушке этот пылесборник дорог, как память. Тем более что теперь твоим кошельком владеет мама, и ценных подарков ждать не приходится. Я тут подумал, сейчас ты бабушке ковров уже не даришь…

– При чем здесь ковер, черт возьми?

Кажется, папа всерьез разозлился. А я с невинным видом продолжил:

– Да так, ты же говорил, что не стал любить бабушку меньше после того, как встретил маму…

Папа несколько раз открыл рот, но не издал ни звука. Махнул на меня рукой и вышел из комнаты. Допрос был окончен. Я не раскрыл своей тайны, но почему-то на душе стало еще более тоскливо. Говорят, любовь делает человека лучше, и еще утром я мог поклясться, что так и есть. А теперь засомневался. Впервые в жизни я завидовал Бочкину: его удручала плохая погода. Сейчас я понимал, что переживать из-за погоды могут только те, у кого нет проблем посерьезнее. Я чувствовал себя чужим в собственном доме: никакого взаимопонимания с предками!

– Рит, ты здесь? – Мне почему-то очень захотелось услышать чей-то голос.

Но за дверью было тихо. Сестренке включили мультики, и она потеряла ко мне всяческий интерес. В тот день я понял, как легко почувствовать себя одиноким, даже если твой дом полон народу. И главное – если у тебя забирают мобильник и ноутбук, то вполне себе неплохо идут книги. За выходные я прочел полтома Вудхауза, кроме шуток. Эту книгу папа дал мне еще летом, но я был уверен, что читать рассказы про слугу и хозяина – прошлый век, скукотища. Но эти Дживз с Вустером оказались веселыми ребятами, честное слово. Даже тоска немного отступила. И сколько уроков любви!..

Во всем виноват Бочкин. Это он сказал, что Инга любит инвалидов. И пришло же ему такое в голову…

Утром в понедельник Бочкин караулил меня на углу, вы не поверите с чем: с костылями!

– Что с тобой случилось? – подскочил я к другу.

– Со мной все в порядке, а вот ты, старик, ногу вывихнул, – безапелляционно изрек он.

– Когда? – удивился я, подпрыгивая на месте от холода.

– Ясное дело, когда с Сопыгиным дрался, – снисходительно пояснил Бочкин. – Об него и вывихнул.

– Неужели? Что-то не заметил.

Бочкин подпихнул мне под мышки костыли. Затем отошел в сторону, глянул на меня оценивающе, удовлетворенно кивнул.

– Еще повяжем «шапочку», и будешь настоящим раненым бойцом. – Он остался вполне доволен моим обликом. – Перед таким ни одна девчонка не устоит.

– Думаешь? – я еле держался на ногах с этими неуместными подпорками.

– Ну! Дело говорю, – Бочкин подтолкнул меня в сторону школы. – Я же обещал выставить тебя перед Ингой настоящим героем. Доведем твой вид до ума в раздевалке. Здесь неудобно «шапочку» наворачивать.

Бочкин уже шел вперед, а мне хотелось догнать его и накостылять как следует, благо, орудие было под руками. Придумал же такое, костыли где-то добыл.

– Откуда костыли взял? – я бежал за другом, деревяшки торчали в стороны, как лыжные палки.

– От отца остались. В смысле, отец ногу в том году ломал, с тех пор у нас дома костыли валяются, – Бочкин посмотрел на меня недовольно. – А ты учись орудовать ими правильно. Зря я, что ли, их с лоджии доставал, чуть сам не убился. Привыкай давай. Помни, что эту неделю ты инвалид. Сердце Инги дрогнет, в том нет никаких сомнений. Потом еще спасибо мне скажешь.

Я начал прикидывать, вдруг Бочкин прав и его план сработает. Инга всегда обращала внимание на тех, кто оказывался в беде. Попадись я ей на глаза с костылями, будет шанс завести непринужденную беседу. Тогда-то я и решил пожертвовать левой ногой. Выставил ее вбок, неестественно вывернув ступню, и попробовал передвигаться при помощи костылей. Это оказалось очень сложно и неудобно. Но я уже был готов на любые трудности, если дело касалось сближения с Ингой.

– Бочкин, а что еще за «шапочка», о которой ты говорил? – спросил я, кое-как приковыляв к школе.

– Повязка на голову, – Бочкин достал из кармана бинт. – Нам на ОБЖ показывали, как ее правильно накладывать. Сделаю все в лучшем виде. Царапины замотаю, а на фингал пусть любуется. Вид у тебя сразу станет благородный и трагический.

До сих пор удивляюсь, как я позволил Бочкину бинтовать свою ушибленную голову. Он корпел надо мной в дальнем углу раздевалки минут десять.

– На урок опоздаем, – торопил я. – Что там выходит?

– Что надо, – сопел Бочкин. – Последние витки.

Он разодрал конец бинта на две части и завязал над моим ухом коронный узел.

– Готово!

Я ощупал голову. Кое-где торчали вихры, а бинт предательски наползал на левый глаз. И тут передо мной мелькнул знакомый первоклашка. Он уставился, разинув рот, а потом начал гоготать во все горло. Кажется, зубов у него стало еще меньше – сплошные черные дыры.

– Мамочки! – схватился он за живот. – Живая мумия!

– Бочкин, держи его! – я забыл про костыли и кинулся за стервецом.

Мальчишка был шустер и удачлив, тут уж ничего не скажешь. Зато мне не везло, хоть рыдай. Как только я вынырнул из-за вешалок и уже почти что ухватился за шиворот первоклашки, услышал оклик Бочкина: