МАРГАРЕТ [112] Что побудило, Маргарет, тебя Отречься от служенья Красоте? Источник чистой мудрости презреть, Поэзию оставить ради скверны? Писать — нелепость? Рифмовать — абсурд? Что ж, я не буду. Ежели писать — Удел людей, молчать — удел богов. ОКТАВИИ [113] Когда друзей веселых круг Веселье и вино венчали, Тебя, единственный мой друг, Не мог я позабыть в печали, Я сердцем был с тобой. Октавия, не обкради Едва утешенное сердце! — Пусть разрывается в груди Надежда жить тобой! ОДИН [114] Иначе, чем другие дети, Я чувствовал и все на свете, Хотя совсем еще был мал, По-своему воспринимал. Мне даже душу омрачали Иные думы и печали, Ни чувств, ни мыслей дорогих Не занимал я у других. То, чем я жил, ценил не каждый. Всегда один. И вот однажды Из тайников добра и зла Природа тайну извлекла, — Из грядущих дней безумных, Из камней на речках шумных, Из сиянья над сквозной Предосенней желтизной, Из раскатов бури гневной, Из лазури в час полдневный, Где, тускла и тяжела, Туча с запада плыла, Набухала, приближалась — В демона преображалась. АЙЗЕКУ ЛИ [115] Добро свершилось или зло, Бог весть, но это ремесло Я посчитал своим уделом, Служа ему душой и телом. ЭЛИЗАБЕТ Р. ХЕРРИНГ [116] Элизабет, коль первым имя это, Листая твой альбом, увидят там, Иной педант начнет корить поэта За сочиненье вирш по пустякам. А зря!.. Хотя и фокус строки эти, Бранить меня за них причины нет: Едва ли был когда-нибудь на свете Таких забав не любящий поэт. Размером трудным мысли излагает Художник не по прихоти своей — Ему игра созвучий помогает Раскрыть себя в творении полней. Раз у него есть дар, его работа Известным с детства правилом жива: «Не может в стих облечься то, чего ты Глубоко в сердце не обрел сперва». АКРОСТИХ [117]
Элизабет, не мучь меня напрасно: Любовь мою ты гонишь слишком страстно, Играя роль Ксантиппы по примеру. Забытой поэтессы, злой не в меру. Ах, не смотри так нежно, так влюбленно! — Боюсь я участи Эндимиона: Его Селена от любви лечила Так пылко, что от жизни отлучила. СТРОКИ ДЖОЗЕФУ ЛОККУ [118] Когда его черт приберет? — Вошло у педанта в привычку Выскакивать вечно вперед На утреннюю перекличку. Он выше для тысяч людей, Чем однофамилец-философ: Тот — гений по части идей, А этот — по части доносов. ВСТУПЛЕНИЕ [119] Покачивая головою, Маша крылами надо мною, В тени ветвей над озерцом, Поросшим тихим тростником, Как попугай, и день за днем, Романс учил меня азам. На мягких травах я лежал — И немладенческим глазам, Младенец верить начинал — И вслед за ним залепетал. Настало время — не для пенья. Миров кровавое кипенье, Тропически-кричащий свет На небе исполинских бед Взошел — и годы, как пустыни, Объял кромешный мрак гордыни — И только молнии зигзаг Терзал порой всеобщий мрак. Анакреоном упоен, Я пил вино и пел, как он, — И слышал Страсти холодок В согласии холодных строк; И — маг, алхимик, чародей — Он счастье делал все больней, Все невозможней, все желанней В реторте пламенных мечтаний, — И Меланхолию одну Я возлюбил в мою весну, Отверг Доступное и — вместо Покоя — впал в безумье жеста, Любовь — мой вечный идеал — С дыханьем Смерти повенчал; Рок, Время, Узы Гименея — Все пропасть между мной и ею. Но годы Кондорами в небе Кружили — и грозил полет Громами гулкими невзгод, — И мне глядеть не выпал жребий На безмятежный небосвод. И если на крылах Покоя Парит мгновение иное И рифмы с лирой перезвон Порой овладевает мною, Преступно было б — если б он Проникся краткой тишиною! Лишь ныне — для души простор: Пропала страсть, погас костер; Что было черным, стало серым; Конец и славе, и химерам! Бунтарь, я проклял тишину! Теперь безропотно усну. Я жаждал страсти понапрасну — Я успокоюсь и погасну, Избуду жизнь мою во сне; Не пир — похмелье любо мне. Но прокляты, обречены И безысходны сами сны. Лишь мимолетная пора Прикосновения пера К бумаге — в Завтра и Вчера Разнообразье вносит. Но И этого не суждено: Рисунок строк давно исчез — И лишь седобородый бес, На миг раскрыв тетрадку снов, Прочтет ее — и был таков. |
