Д'Агессо отказывается идти на уступки. Король приходит в неслыханную ярость. Он слишком устал, чтобы ехать в Париж и лично проводить заседание парламента, а непреклонность прокурора выводит его из себя. Говорят, что он топал ногами, стучал тростью по мраморному полу и даже схватил генерального прокурора за шиворот с криком: «Я приказываю вам требовать регистрации моей декларации!»

Это тот самый д'Агессо, чья статуя возвышается ныне перед Бурбонским дворцом в Париже, на выходе с моста Согласия.

За два последних года своего правления, номинально длившегося 72, а реально 54 года, Людовик, ослабевший, почти угасший, кажется тенью того светила, у которого нет тени, ибо от него одного исходят все тени Вселенной.

Король, находящийся, с одной стороны, под властью своего духовника, а с другой — под влиянием своей жены (правда, пока еще неясно, до какой степени), пребывает в мрачном настроении, вызывающем у него отвращение к своему ремеслу, каковое он некогда считал великим, благородным и восхитительным. Его ожесточение против янсенизма превратило в серьезный кризис затянувшуюся, бесконечную, как звук рога Роланда [157]в Ронсевальском ущелье, ссору второсортных теологов, не имеющую ни малейшего отношения к Вере, Надежде и Любви, какими их представляли себе христиане не только тогда, но и во все времена. Однако это личное ослабление короля не затронуло первой и важнейшей сферы правления, сферы войны и мира.

Людовик XIV на закате своих дней, разочарованный, усталый, раздраженный, благочестивый лишь по привычке, тем не менее, ни в чем не уступает торжествующему королю времен Нимвегенского мира, когда Франция была образцом для всей Европы и одновременно ее грозой. Он даже превосходит того короля, ибо одно дело диктовать свою волю, обладая огромными силами и великими полководцами, и совсем другое — заключить победный мир, когда государство испытывает недостаток всего и вся. Ибо завершение Войны за испанское наследство является, возможно, самым большим личным успехом Людовика XIV.

В отличие от окончания Деволюционной, Голландской войн и войны против Аугсбургской лиги, когда король, по мнению его приближенных и общества, был слишком уступчив по отношению к врагу, теперь, в 1713 году, когда усталость была так велика, что даже самые воинственные готовы были заключить мир как можно быстрее, лишь бы поскорее покончить с этим кошмаром, король в одиночку противостоял этой всеобщей усталости, и заслуга его была тем очевиднее, что сам он приближался к концу жизни.

Конец худшей из войн этого царствования был для Франции неожиданным. Он не имел ничего общего с решениями, принятыми коалиционными силами на конференции в Гертрёйденберге, имевшими целью уничтожение Франции. Радикальное изменение ситуации было делом рук короля. Виллар — не говоря уже о прочих — готов был немедленно начать переговоры, не торгуясь о мелочах, поскольку спешил насладиться своей славой. Но Людовик был тверд. «Я желаю мира, — написал он маршалу, — но ничто не заставит меня торопиться с его заключением. Если переговоры в Раштатте продолжатся, вы наверняка заставите принца Евгения принять основные из желательных для меня условий. Если же он прервет переговоры, вы мне окажете еще большую услугу и я буду вам более благодарен за твердость, которую вы выкажете в исполнении моих приказов, чем если вы заключите мир, противный как моей славе, так и нынешнему положению дел».

В конце войны Людовик оказался более упорным, чем некогда был его главный враг, умерший десятью годами ранее, готовивший (как всегда, тщательно) свою четвертую войну против Франции, Вильгельм Оранский, он же Вильгельм III, король Англии, но гораздо более известный под своим первым именем. Король Франции был стар, он похоронил всех — не только свою семью, но и злейших врагов. Могло ли одно уравновесить другое?

Франция лишилась Дюнкерка и его фортификационных сооружений, шедевра Вобана; уменьшилось ее влияние в Германии, за исключением Баварии; в Северной Америке она уступила Англии Акадию, Гудзонский залив и Ньюфаундленд, а также Сент-Кристофер в Антильском архипелаге. Возникает желание сказать, что этим и ограничиваются ее потери, ибо итог территориальных приобретений этого 54-летнего царствования остается весьма впечатляющим.

Англия, кроме приобретения вышеупомянутых территорий, сохраняет за собой Гибралтар и получает значительные торговые выгоды: со стороны Франции — возвращение к таможенному тарифу 1664 года и режим наибольшего благоприятствования в торговле; со стороны Испании — asciento, или монополию на торговлю неграми и разрешение отправлять ежегодно корабль водоизмещением 500 тонн на ярмарки в Картахену и Веракрус, что является почти официальной поддержкой неограниченной контрабандной торговли с Латинской Америкой.

Соединенные провинции добились создания буферной зоны в бывших Испанских Нидерландах, находящейся под имперским суверенитетом, где они жили за счет императора. Так называемые Барьерные трактаты, которые будут подписаны 15 ноября 1715 года, через два месяца после смерти Людовика XIV, позволят им держать там свои гарнизоны.

Император обеспечил себе доминирующее положение в Центральной Европе, прежде всего благодаря ослаблению Турции, у которой он отвоевал Венгрию и Трансильванию. В результате Войны за испанское наследство он получил упомянутые выше Нидерланды, Миланское герцогство, Тоскану, Сардинию и Неаполитанское королевство.

Испания потеряла много: Гибралтар, Италию и Нидерланды. А предоставленные Англии торговые преимущества лишали ее значительных ресурсов. Филипп V еще долго будет мечтать о реванше.

1715 год. Людовик очень устал. Ему не суждено пережить этот год. У него желтовато-восковой цвет лица, на котором лежит печать горечи. Ему трудно двигаться. На лице его появляется выражение то скуки, то растерянности, а то он внезапно беспричинно плачет. Огромный Версаль стал дворцом безмерной тоски. Придворные, пережившие эту войну, которая уничтожила цвет дворянства, удрученные его мрачной атмосферой, ищут развлечения в Париже.

Мадам де Ментенон часто жалуется в письмах на ипохондрию мужа: «Приходится терпеть его мрачное настроение, его уныние, его недомогания; иногда у него из глаз ни с того ни с сего льются слезы, и он не может сдержать их, или ему внезапно делается дурно. Он утратил вкус к беседе. Случается, что кто-либо из министров приносит ему дурные новости. Если хотят, чтобы я присутствовала при этом совете, меня зовут, если нет, то я удаляюсь…»

Десятого августа у Людовика едва хватает сил дойти до своей молельной скамейки — ноги совсем не держат его. 12-го ему становится хуже. 13-го он просит отнести его в церковь в портшезе. После молитвы он, стоя, ни на что не опираясь, принимает посла Персии Хусейна Мирзу. Во второй половине дня он чувствует острую боль в левой ноге. Фагон, его знаменитый врач, констатирует воспаление седалищного нерва. А начиная с 19 августа король уже не покидает своих апартаментов. Его хирург обнаруживает черное пятно на ступне. 20-го в присутствии врачей, которые промыли ему ногу в большом серебряном тазу, Людовик говорит: «Я вижу, что вы находите мое состояние плохим. Я действительно очень слаб. Но как может быть иначе, если я мучаюсь от боли днем и ночью и с начала моей болезни почти ничего не ем, а вы не можете дать мне ни малейшего облегчения?»

Двадцать первого августа он работает, облачившись в халат и положив ногу на табурет, а 22-го теряет сознание в травяной ванне, приготовленной специально для того, чтобы дать ему облегчение. Десять врачей, вызванных из Парижа в помощь Фа- гону, прописывают ему ослиное молоко. 24-го левая нога у него чернеет до самой ступни; «воспаление седалищного нерва» — это на самом деле гангрена. 25-го, вдень Святого Людовика, король решает обедать в окружении придворных и уточняет: «Я жил среди моих придворных, я хочу умереть среди них. Они были рядом со мной на протяжении всей моей жизни; справедливо, чтобы они видели мой уход».