Об истории Франции имеют представление даже те, кто ни с какой другой историей не знаком. Благодаря бесчисленным фильмам и романам всем памятны ее герои, реальные и вымышленные: Карл Великий и Жанна д'Арк, Наполеон и Железная Маска, д'Артаньян и Людовики. Да, именно так — восемнадцать французских королей, носивших это имя (на старогерманском оно означает «славный битвами»), слились в массовом сознании в единый образ напыщенного и капризного деспота, который платит неблагодарностью верным мушкетерам, преследует бедняжку Анжелику и мучает цензурой гениального Мольера. Нетрудно заметить, что этот собирательный образ монарха списан с того Людовика, который по порядку был четырнадцатым, но в памяти потомков, безусловно, остался первым.

Почему? Ведь среди его предшественников были такие неординарные фигуры, как святой крестоносец Людовик IX или безжалостный созидатель государства Людовик XI. На их фоне Людовик XIV не выделяется ни умом, ни волей, разве что длительностью (72 года!) пребывания на троне. Франция при нем не знала ни благоденствия, ни мира. Несмотря на раздутый до невероятных размеров культ «короля-солнце», современники, не говоря уже о потомках, оценивали его личность и деяния весьма критически. И все-таки даже сегодня гостям французской столицы кажется, что Людовику XIV, как сказочному маркизу Карабасу, принадлежит здесь всё. При нем и благодаря ему возведены колоннада Лувра и Пале-Рояль, Дом инвалидов и грандиозный Версаль с его фонтанами, прудами и бесконечными идеально ровными аллеями. И вообще, какую сферу людской деятельности ни возьми, выяснится, что во Франции она расцвела и прогремела на всю Европу именно в правление Людовика XIV. Это и садово-парковый дизайн, и кулинария, и парикмахерское дело, и изготовление кружев, и выделка гобеленов. Мало кто из правителей может похвастаться поименованным в его честь стилем мебели, а у Людовика он есть («стили бывают разных Луёв», как говорил на этот счет герой «Бани» Маяковского).

В первую очередь мастера-искусники обслуживали двор и самого короля, неустанно строившего вокруг себя мир роскоши и пышных церемоний. Поэт Никола Буало был прав, называя его «первым среди лицедеев». Многое, если не всё, что делал Людовик, совершалось напоказ, на публику, ради укрепления престижа власти. Этому служили и великолепные постройки, и торжества по любому поводу, и сложные ритуалы наподобие выноса королевского ночного горшка. Вряд ли Людовик так уж нуждался во всём этом — как и в том, чтобы каждый Страстной четверг, как того требовал обычай, мыть ноги двенадцати приведенным с улицы нищим. Такова была обязанность монарха, и «король-солнце» неукоснительно исполнял ее — вершитель власти и одновременно ее слуга. Да, он притеснял Мольера (по настоянию обиженных церковников), но одновременно восхищался им, чувствуя свое глубинное сродство с гениальным актером. Другой гений, Булгаков, при работе над биографией Мольера услышал эту тайную ноту королевской души — и перенес ее на свои отношения со Сталиным. Общее в самом деле есть: советский вождь лицедействовал не хуже французского короля, считая свой культ необходимым для престижа власти. В результате обоим удалось создать «большой стиль», вошедший в историю с их именами.

Однако игра Людовика явно выходила за пределы рожденного им стиля. Вся жизнь его двора превратилась в бесконечный блестящий карнавал. Знаменитая мемуаристка мадам Севинье вспоминает: король «всегда слушает какую-нибудь приятную музыку. Он беседует с дамами, которые привыкли к этой чести… Празднества сменяют друг друга каждый день и ночь». Европейские дипломаты поражались великолепию Версальского дворца, где тысячи зажженных свечей отражались в множестве зеркал среди позолоты, мрамора и дорогих тканей. На стол подавались кулинарные шедевры, изобретенные прославленным Франсуа Вателем, рекой лились вина и шампанское (не зря этот напиток был изобретен именно тогда). На платьях придворных дам «было столько драгоценностей и золота, что они едва могли ходить». Зато могли танцевать, ведь непременной частью праздников были танцы до упаду, в которых обычно участвовал и король. Кстати, прозвищем «король-солнце» Людовик обязан не блеску своих побед, а балу, на котором он еще в молодости танцевал в костюме бога солнца Аполлона.

Солнце льет лучи на всех, и монарх должен быть милостив ко всем своим подданным. Затвердив этот урок, Людовик искренне старался быть ближе к народу. Каждый день он гулял по аллеям парка, где каждый прилично одетый человек мог подойти к нему и изложить свою просьбу. Короля охраняла только пара сыщиков за ближайшим кустом — а ведь его дед Генрих IV погиб от кинжала убийцы! Те, кого в парк не пускали, могли побеседовать с королем на еженедельной аудиенции во дворце. Во время одной такой встречи некая женщина, не получившая от властей положенной пенсии, осыпала Людовика бранью — ее высекли и отправили в сумасшедший дом. Потом король не раз спрашивал немногих близких ему людей, не слишком ли жестоко поступил он с этой несчастной. Его успокоили: святыню власти нужно оберегать от малейших посягательств. По той же причине вешали и бросали в тюрьмы сочинителей насмешливых стихов, которых в Париже всегда хватало. В этих виршах говорилось, к примеру, о том, что король пирует и развлекается, а его подданные тем временем мрут с голоду. Строго говоря, так оно и было, но Людовика такой подход наверняка оскорблял до глубины души. Разве он не заботится о благе французов, проводя три часа в день за беседой с министрами и еще два — за разбором прошений и жалоб? Остальное время можно было с чистой совестью уделить пирам, танцам, охоте и самому любимому своему занятию, которое как раз в то время аббат Поль Тальман романтически окрестил «ездой в остров любви».

Женолюбием Людовик не уступал деду, но тот влюблялся безоглядно, забывая и государственные дела, и семейные интересы. Внук поступал иначе, следуя пословице «делу время, потехе час». Он указывал: «Пусть дама, доставляющая нам удовольствие, не смеет говорить с нами ни о наших делах, ни о наших министрах». Попытка очередной любовницы вмешаться в политику или продвинуть своего родственника на должность при дворе вела к ее немедленной отставке. Впрочем, отставка ждала и тех, кто вел себя безупречно, — они просто надоедали непостоянному монарху. За свою долгую жизнь он сменил два десятка фавориток, не считая легких увлечений. Его невестка Елизавета Пфальцская вспоминала: «Для него годились все женщины — крестьянки, дочери садовников, горничные, знатные дамы, — лишь бы они делали вид, что очарованы им». Конечно, король не был заурядным ловеласом — он и в любви внедрял «большой стиль». Уволенные метрессы получали в подарок дворцы и бриллианты, а внебрачные дети — графские титулы.

«Большим стилем» для Людовика была и война. Франция при нем воевала чаще, чем при любом другом монархе, и он отлично понимал притягательность этой мужской забавы. Приближенные не пускали его на поле боя, и он утешался тем, что рисовал планы военных кампаний и эскизы формы для гвардейских полков (последнее выходило у него значительно лучше). К счастью, у него хватало ума доверять военное дело специалистам — как, впрочем, и другие отрасли, требующие профессионального подхода. В его правление ходила острота: «Король на войне — это принц Конде, в финансовых делах — Кольбер, в дипломатии — де Лионн». Имелось в виду не только и не столько то, что Людовик доверял мнению перечисленных лиц, но и то, что их успехи обычно приписывались ему. После каждой победы французской армии, одержанной Конде или Тюренном, придворные сочинители од старались перещеголять друг друга в воспевании монарха. Потом уже не требовались и победы — ни одна книга не могла выйти в свет, если ее не открывали неумеренные славословия в адрес короля. Была создана даже специальная Академия надписей для его восхваления в стихах и прозе, в бронзе и мраморе.