«Отличительный характер действий Корнилова состоял в том, что он имел способность увидеть с первого взгляда главные, существенно необходимые, по обстоятельствам, распоряжения; энергически приводил их в исполнение, а потом, если время позволяло, переходил от главного к подробностям, рассматривал тщательно всякую частность и постепенно дополнял и совершенствовал первые распоряжения…

Враг апатии во всём, и более всего — апатии в исполнении, казнивший беспощадно своим едким словом тех распорядителей, которые ограничивали свои действия подписью на бумаге и не понимали разницы между написанным и сделанным, — Корнилов был человек энергический по преимуществу, любил собственными глазами видеть, как приведены в дело его распоряжения, и на месте решал, что в них надобно изменить или дополнить. Как человек практический, он ничего не изобретал в кабинете, а извлекал свои предположения из самого опыта, и в этом отношении были чрезвычайно полезны беспрерывные смотры, которым он умел придать особенное значение, из которых каждый имел непременным следствием улучшение осматриваемой части…

Как человек, с любовью взявшийся за какой-нибудь труд, не ограничивается уже сделанным, потому только, что оно одобрено другими, но рассматривая предмет со всех сторон, старается отыскать недостатки собственного дела, отстранить их и усовершенствовать своё создание, — так Владимир Алексеевич Корнилов, постоянно обдумывая средства Севастополя к защите и живя одною мыслью — усилить их, постепенно, как мы видели выше, исправлял и, пользуясь обстоятельствами, совершенствовал им же предложенные распоряжения к морской обороне порта. Постоянно проникнутый желанием общей пользы, совершенно уверенный в том, что во всяком деле тогда только достигается полный успех, когда частные начальники вполне понимают намерения главного распорядителя, Владимир Алексеевич составил подробную инструкцию командирам судов, на рейде стоявших, и командирам береговых батарей при разных случаях отражения неприятеля и объявил по Севастопольскому порту 18 марта:

«Манифест 9 февраля объявил России возможность войны с Англией и Францией.

Предприимчивый и притом сильный на море неприятель может против Севастопольского порта предпринять следующие действия:

a) Правильную атаку десантом и флотом самого порта и флота в нём стоящего.

b) Внезапную атаку внешних укреплений.

c) Истребление стоящих в порте судов брандерами, и

d) Бомбардирование с внешних рейдов…»»

«Наиболее вероятным Корнилов считал внезапное нападение на внешние приморские батареи (Константиновскую и № 10) с последующим прорывом кораблей в Севастопольскую бухту. В этом случае, по мнению Владимира Алексеевича, особую опасность представляли паровые суда, которые могли прорваться на рейд под покровом ночи или днём в плохую видимость. «Быстрота, с которой пароходы могут переноситься с места на место, и определительность их плавания, — писал Корнилов, — особенно благоприятствуют внезапным атакам».

Чтобы защитить Севастополь от внезапного нападения противника с моря, он предложил предусмотреть: развёртывание сети береговых постов для наблюдения за подходами с моря с целью информации командования о передвижениях неприятельских кораблей в районе Севастополя; поддержание повышенной боевой готовности приморских батарей к отражению возможных внезапных атак противника; взаимодействие береговой и корабельной артиллерии при отражении внезапных атак; создание отрядов гребных судов для уничтожения десантно-высадочных средств противника: назначение пароходофрегатов для поддержки гребных судов и нападения на паровые суда противника.

Им же были разработаны два варианта боевого расписания кораблей и береговых частей флота для отражения атаки союзников со стороны моря и суши. В каждом из этих вариантов перечислялись конкретные сила, средства, задачи и способы их решения.

Сторонник активной обороны главной базы флота, Корнилов предусматривал не только использование корабельных сил с якорных позиций в Севастопольской бухте, но и выходы кораблей в море для атаки неприятельских судов на подходах к Севастополю. В приказе об усилении бдительности и повышении готовности кораблей к выходу в море с целью атаки противника он писал: «Появление англо-французской эскадры у самого входа в Севастополь… требует со стороны судов флота особой бдительности и совершенной готовности в самое короткое время сняться с якоря и следовать для атаки неприятеля»» [136].

«Самый смелый из неприятельских пароходов подходил к Севастополю 31 марта. В 5 ¼ часа утра, при очищавшемся тумане, он был замечен телеграфами, и на корабле «Великий Князь Константин» подняты сигналы: «Пароходу 'Херсонес' развести пары, фрегатам 'Кулевчи' и 'Коварна' приготовиться к походу, брандвахте развести бон». Пароход имел австрийский флаг и шёл мимо Качи и Бельбека; миновав последний, он лёг на NW к русскому купеческому судну «Святой Александр Невский», шедшему в Евпаторию…. Между тем неприятельский пароход навалил на купеческое судно, взял его на буксир, дал ход и поднял английский флаг. В 7 часов фрегат «Коварна» вышел из-за Константиновской батареи и неприятель тотчас отрубил буксир, спустил флаг и побежал в море; фрегаты были на ветре, сближаясь с неприятельским пароходом, а бриги и пароход «Херсонес» следовали за фрегатами. За Херсонесским маяком ветер стал стихать, и англичанин, пользуясь этим, лёг круче, стараясь выйти на ветер у фрегатов; в 9 ¼ часа он снова поднял английский флаг и сделал 4 выстрела по направлению между фрегатами; снаряды его не долетали до них кабельтова на полтора, так же как и два ядра, которыми «Кулевчи» отвечал на его вызов. Ветер стихал, ход фрегатов уменьшился, и пароход уходил всё более и более; в 11 ½ часа он скрылся, а наши суда поворотили к Севастополю.

Князь Меншиков и Корнилов смотрели на погоню с городского центрального телеграфа, который был поставлен на самом возвышенном месте Севастополя и принимал сигналы окрестных телеграфов; горизонт с него открывался весьма обширный, но по тесноте верхней площадки телеграф был неудобен для переговоров военными морскими сигналами с плававшими в виду порта судами. Для этой цели, по распоряжению Владимира Алексеевича, на площадке, возвышавшейся над портиком Севастопольской морской офицерской библиотеки, поставлен был флагшток, который, подобно шлюпочной мачте, легко мог быть убран и вновь поставлен. Площадка шла по всей длине здания; с неё были видны, как на ладони, рейд, взморье и весь город, и потому она была превосходным пунктом для присутствия главного начальника в случае битвы у Севастополя. С тех пор движения всех судов, принадлежали ли они к эскадре Корнилова или к эскадре Нахимова, направлялись сигналами библиотеки…»

«В остальные дни апреля месяца союзный флот не подходил к Севастополю ближе 25–ти миль. Он держался преимущественно в виду Георгиевского монастыря, но густой туман, не прекращавшийся до первых чисел мая, препятствовал нам знать с точностью число судов флота: иногда с Георгиевского телеграфа видно было 31 военное судно, в другой раз насчитывали только 27 судов. В Севастополе же — ученья, пробы, смотры, работы, а с удалением флота и ночные крейсерства мичманов, на вооружённых катерах, между Песочной бухтой и Константиновской батареей, — продолжались по-прежнему.

Для исследования причин увеличения, с наступлением тёплых дней, больных в Черноморских экипажах в половине апреля назначена была комиссия из контр-адмирала Истомина, двух командиров кораблей, медицинского Инспектора порта и Главного доктора госпиталя. Посетив ночью несколько кораблей, комиссия удостоверилась, что не везде требуют, чтобы матросы спали непременно в подвешенных койках: некоторые командиры 84-пушечных кораблей не дозволяли подвешивать коек в верхней батарее или опередек, а так как в одной нижней батарее нет возможности подвесить койки всей команды, то часть экипажа, по необходимости, должна была спать на палубе. Докладывая Владимиру Алексеевичу мнение комиссии об устройстве временных лазаретов на окрестных хуторах, свежий и здоровый воздух которых мог скоро восстанавливать силы слабых и выздоравливающих, Истомин намекнул, что не все матросы спят в подвешенных койках. Корнилову было довольно этого намёка. Деликатный в обращении с подчинёнными, которых уважал, он редко делал выговоры за небольшие неисправности, а рассказывал обыкновенно в таком случае анекдот о каком-нибудь старом корабле и, сравнивая тогдашние порядки с нынешними, ловко объяснял виноватому, что ложный взгляд его на предмет производит беспорядок, нетерпимый на исправных судах, — и догадливый командир, понимая, что Корнилов не хочет только назвать его, не ожидал повторений. К такого рода выговорам можно отнести и следующий приказ о койках, отданный по флоту 24 апреля; из него все поняли, что Корнилов считает своим долгом искоренить вкрадывающийся на флоте беспорядок, и в то же время, сохраняя уважение подчинённых к своим капитанам, не хочет назвать виноватых.

«Во всех военных флотах, не исключая турецкого, принято, чтобы нижние чины на судах спали в подвешенных известной формы койках, и к особенной заботливости капитанов отнесено наблюдать, чтобы подвешивание непременно исполнялось.

В русском военном флоте койки введены с его основания и по штату всегда полагались. Штатом же 1840 года постановлено отпускать на каждого человека по две койки из парусины, собственно для коек отделываемой, дабы, во время мытья одного комплекта, на другом спали.

…Всякий из нас помнит, как настоятельно он требовался (порядок. — С. К.) покойным адмиралом Лазаревым; опытный адмирал отдавал много приказов и подробных инструкций о подвешивании коек и обращении с ними, видя в сей принадлежности морской жизни матроса предмет, наиболее способствующий к сохранению его здоровья; ибо адмиралу Лазареву, как много плававшему, известно было лучше чем кому-либо: 1) что в койке только матрос может заснуть сухо; 2) что в койке только матрос непременно разденется, ибо иначе в неё трудно лечь, и 3) в койке только он будет спать на месте, ему определённом, что всегда важно для судового порядка.

Непомерное умножение больных в некоторых экипажах флота и особенно появление худосочия, к развитию коего ничто столько не содействует как не натуральный сон, и притом на сырой палубе, наводит меня на мысль, что не на всех судах строго наблюдают, чтобы нижние чины непременно спали в подвешенных койках и раздевшись; а потому я вынужденным нахожусь напомнить командирам судов, что таковое несоблюдение правил морской жизни, заведённых с давних времён всеми нациями, с пожертвованием значительных денег, отнесено будет начальством к неспособности к командованию, ибо нераспорядительность или беспечность, в отношении к сохранению здоровья команды, не должна быть ни чем извиняема»».