Вечер был самый обычный, присутствовало не так много гостей. Иванов нового поэта встретил довольно приветливо. За вечерней трапезой, когда был осушен не один стаканчик красного вина, Вячеслав Иванович попросил гостя что-нибудь прочитать. Гумилёв начал читать, медленно растягивая слова, недавно написанное стихотворение:

(«В пустыне», 1908)

Попросили почитать еще. И Николай Степанович читал недавно написанное — «В муках и пытках рождается слово…». Как вспоминал сам Сергей Ауслендер: «…стихи действительно были хорошие. Вячеслав Иванов, по своему обычаю, превозносил их. Гумилёв держался так, что иначе как бы и быть не может». Лед отчуждения был растоплен, Гумилёв в этот вечер долго рассказывал о своих путешествиях. Лидия Иванова вспоминала через много лет: «Среди разговоров за столом были и такие, которые увлекали одинаково и меня, и моего отца. Это были, например, рассказы Гумилёва об Африке, которые он чередовал с чтением стихов:

Мы оба слушали, затаив дыхание, т<ак> к<ак> отец имел в душе много струн совсем юношеских и при живом воображении любил отдаваться переживаниям, неосуществимым для него реально». Романтик обрел романтика. Оба остались довольны друг другом, и Гумилёв получил приглашение бывать у Иванова в любое время.

Ауслендер, обрадовавшись, что его нового знакомого так тепло принял мэтр, пригласил провести остаток вечера у него.

Вернувшись на Вознесенский проспект, новые друзья отметили удачу Гумилёва красным вином и черствым хлебом. Гумилёв скинул сюртук и манишку, оставшись в полосатой рубашке, и всю чопорность его как рукой сняло. Только утром он отправился домой в Царское Село.

В Царском Селе поэт возобновил знакомство с художниками Кардовскими. Гумилёв нанес Кардовским официальный визит, надев свой знаменитый цилиндр и черный фрак. Николай Степанович увидел, как преобразились их комнаты. Ольга Людвиговна в беседе заметила, что хотела бы написать портрет молодого поэта, и если он не против, то она, не откладывая, начала бы работать. Гумилёв, не избалованный вниманием художников, с радостью, но с чувством собственного достоинства дал согласие и стал еженедельно бывать в мастерской Кардовской. Во время сеансов или после них поэт часто говорил о своей жизни в Париже, о посещении им вечеров известной тогда художницы Е. С. Кругликовой, о своей университетской жизни, где он нашел множество своих единомышленников.

О том, как вел себя Гумилёв на сеансах художницы, вспоминала потом сама Ольга Людвиговна: «…В тот период, когда я задумала написать его портрет, он носил небольшие, очень украшавшие его усы. Бритое лицо, по-моему, ему не шло. Во время сеансов Николай Степанович много говорил со мной об искусстве и читал на память стихи Бальмонта, Брюсова, Волошина. Читал он и свои гимназические стихи, в которых воспевался какой-то демонический образ. Однажды я спросила его: „А кто же героиня этих стихов?“ Он ответил: „Одна гимназистка, с которой я до сих пор дружен. Она тоже пишет стихи…“ Стихи он читал медленно, членораздельно, но без всякого пафоса и слегка певуче. Николай Степанович позировал мне стоя, терпеливо выдерживая позу и мало отдыхая. Портрет его я сделала поколенным. В одной руке он держит шляпу и пальто, в другой поправляет цветок, воткнутый в петлицу. Кисти рук у него были длинные, сухие. Пальцы очень выхоленные, как у женщины… Несмотря на некоторые замечания, портрет свой он одобрил, но ему хотелось, чтобы глаза были поставлены прямо. Однако, поскольку это сразу же меняло все выражение его лица, я настояла на своем и написала глаза чуть косыми».

К Кардовским приходил не только Гумилёв. Часто художников навещал двадцатисемилетний поэт, граф Василий Алексеевич Комаровский, считавшийся в Царском Селе человеком странным. Ольга Людвиговна испросила согласие познакомить с ним Николая Степановича. Тот выразил согласие. Кардовская похлопотала за графа, так как тот был наслышан о Гумилёве. И вот в ноябре состоялась встреча двух поэтов в мастерской Ольги Людвиговны. Она пригласила их за стол и за чаем с домашним пирогом мирная и дружественная беседа совершенно неожиданно переросла в большой спор о поэзии. Граф Комаровский отстаивал позиции полного соответствия между формой и содержанием стиха, а находившийся тогда под впечатлением Леконта де Лиля Гумилёв доказывал главенство формы. Граф разволновался, его речь приобрела импульсивный характер. Гумилёв же оставался невозмутимым, как мраморная статуя, и только медленно и степенно ронял слова, отстаивая свою правоту, всем своим видом стараясь показать Василию Алексеевичу, что он попросту в поэзии еще многого не знает. Так, Гумилёв уже осенью 1908 года почувствовал в себе задатки мэтра от поэзии. Спор зашел так далеко, что Кардовская даже испугалась, как бы эта встреча не переросла в ссору. Как показалось Кардовской, они ушли врагами. Гумилёв на прощание сказал Ольге Людвиговне: «Вы знаете, Василий Алексеевич большой чудак! С ним невозможно разговаривать!»

На этом, казалось бы, их знакомство и должно было закончиться. Но каково же было удивление Кардовской, когда на другой день Гумилёв пришел на очередной сеанс вместе с графом Комаровским.

29 ноября 1908 года наконец осуществилась мечта Гумилёва познакомиться с модным тогда поэтом Александром Блоком. В тот вечер Гумилёв пришел на очередной журфикс к Вячеславу Иванову и там был представлен Александру Александровичу.

В Санкт-Петербургском университете Гумилёв тоже очень быстро нашел единомышленников. В ту пору там «обитали» братья Городецкие. Сергей Городецкий писал заумные стихи, которые нравились Блоку:

Сергей Городецкий возрождал в поэзии язычество. Эти воззрения привели его в конце концов в стан футуристов. Брат его, Александр, слыл талантливым художником. Именно Сергей Городецкий создал в стенах университета кружок молодых, который, по его мысли, должен был противостоять старшему поколению поэтов круга Вячеслава Иванова. Жил Городецкий на Лиговке, и на его квартире часто проходили собрания молодых. Среди членов кружка были Н. В. Недоброво, скульптор Стелецкий, приходил начинающий поэт Яков Годин, а также друзья Блока — Евгений Иванов, сестры Зинаиды Гиппиус — Татьяна и Наталья, музыкант А. А. Мерович, Петр Сергеевич Мосолов, пианист. Несколько раз приезжал на занятия кружка Андрей Белый. Правда, заносчивый Недоброво пришелся не ко двору, и его перестали извещать о занятиях кружка.

В университете выходил журнал «Студенчество». Редактировали его А. И. Гидони и Сергей Городецкий. Вскоре слава о кружке распространилась далеко за пределы университета. Узнал о кружке и Николай Гумилёв, приступивший осенью к занятиям на юридическом факультете. Кружок молодых проводил свои занятия в так называемом «Музее Древностей». Эти четыре комнаты были в ведении профессора истории искусств Д. Б. Айналова, и тот благосклонно относился к братьям Городецким. Занятия в кружке проводились вечером, и голодных студентов, спешащих сюда после лекций, часто выручал сторож Михаил, который приносил кружковцам булочки и пирожки по очень доступной цене. Споры по вопросам искусства, философии и поэтические вечера длились до глубокой ночи. Постоянными участниками кружка стали Д. Цензор, поэт П. П. Потемкин, появлялся на собраниях и М. А. Кузмин. В правлении кружка молодых был Д. В. Кузьмин-Караваев, который являлся родственником Н. С. Гумилёва и дружил с С. Городецким. Был в университете и соперничавший с кружком молодых кружок реалистов. В это же время в университете учились П. Потемкин, В. Пястовский (Пяст).