— Пока нет. Позвольте вас кое о чем спросить, прежде чем вы продолжите, — может, картина прояснится. Когда вы были в Уиндигейтсе, она как-нибудь выказывала вам свое расположение?

— Вовсе нет. Казалось, она вообще неспособна быть расположенной к кому-либо.

— Она писала еще какие-то вопросы на своей доске?

— Да. Под первым написала второй. Мысли ее еще вертелись вокруг моего обморока и вокруг того «мужчины». Она подняла передо мной доску. Там было написано: «Скажи, как он с тобой обходился? Он тебя избивал?» Многие посмеялись бы над этим вопросом. Меня же он испугал. Нет, ответила я. Она покачала головой, будто отказывалась мне верить. И написала: «Нам нет охоты признаваться, что они машут кулаками и колотят нас, верно?» — «Вы ошибаетесь», — ответила я. Она упрямо продолжала писать. «Кто этот человек?» — таков был ее следующий вопрос. Я все же достаточно владела собой, чтобы отказаться отвечать на него. Тогда она открыла дверь и знаком велела мне выйти. Я молча взмолилась — не гоните меня! Тогда она с непроницаемым лицом принялась писать на доске — опять о «мужчине». На сей раз вопрос был поставлен еще яснее. Видимо, мое появление в ее доме она истолковала по-своему. Она написала: «Это мужчина, который снимает здесь жилье?» Я поняла, что, если не отвечу, она захлопнет передо мной дверь. Мне оставалось только одно — подтвердить ее догадку. «Да, — ответила я, — мне нужно его видеть». Она взяла меня за руку — грубо, как и в первый раз — и потащила в дом.

— Я начинаю понимать ее, — заметил сэр Патрик. — Помню разговоры, еще когда был жив мой брат, что ей здорово доставалось от мужа. Если принять это во внимание, становится ясно, что происходит в ее затуманенном мозге, какая цепочка соединяет ее мысли. Каково ее последнее воспоминание о вас? Женщина, упавшая в обморок в Уиндигейтсе?

— Да.

— Она заставляет вас признать, что догадка ее верна, в том смысле, что именно мужчина вверг вас в состояние, в каком она вас застала. Ей непонятно, что обморок может быть вызван каким-то душевным потрясением. Она вспоминает свое прошлое и связывает этот обморок с проявлением грубой физической силы со стороны мужчины. И она видит в вас отражение собственных страданий, вспоминает свои мытарства. Случай любопытный — для того, кто пытается постичь человеческую природу. Становится понятным и то, что иначе выглядит необъяснимым, — она нарушает собственные распоряжения, данные служанке, и впускает вас в дом. Что было дальше?

— Она провела меня в комнату — наверное, ее собственную. Знаками предложила мне чай. Все это выглядело удивительно странно — без малейших признаков доброты. После сказанного вами я, пожалуй, могу хоть как-то истолковать то, что происходили в ее мозге. Наверное, она злорадствовала, увидев женщину, которая по ее понятиям была столь же несчастна, как когда-то она сама. Я отказалась от чая и хотела вернуть разговор к предмету, приведшему меня в этот дом. Но она меня не слушала. Она обвела рукой комнату; потом позвала меня к окну, обвела рукой сад, потом указала на себя. «Мой дом; мой сад» — так надо было ее понимать. И саду я увидела четверых мужчин — один из них был Джеффри Деламейн! Я снова попыталась объяснить ей, что желаю говорить с ним. Но нет! У нее на уме было что-то свое. Сделав мне знак отойти oт окна, она подвела меня к камину и показала исписанный лист, висевший на стене в рамочке за стеклом. Мне показалось, что она в некотором роде гордится этим обрамленным документом. Во всяком случае, она велела мне прочитать его. Это была выдержка из завещания.

— Завещания, по которому она унаследовала дом?

— Да. Дом ей завещал брат. В бумаге было написано: пребывая на смертном одре, он сожалеет, что жизнь развела его с единственной сестрой, когда она вышла замуж вопреки его желанию и против его воли. В доказательство его искренней готовности помириться с ней перед смертью и в порядке некоторой компенсации за страдания, которые она претерпела от рук своего покойного мужа, он оставляет ей до конца жизни двести фунтов ежегодного дохода, а также этот дом и сад. Такова примерная суть того, что я прочитала.

— Это делает честь ее брату и ей тоже, — отозвался сэр Патрик. — Принимая во внимание ее диковинную натуру, ее гордость по поводу этого документа вполне объяснима. Удивляет другое — зачем держать постояльцев, когда у нее есть собственный доход?

— Именно этот вопрос я ей задала. Тут требовалась осмотрительность, и прежде я спросила о самих постояльцах: вопрос выглядел естественным, мужчины все еще стояли в саду. Насколько я ее поняла, комнаты в доме были сданы человеку, работавшему для Джеффри Деламейна, видимо, его тренеру. Он удивил Эстер Детридж тем, что, придя договариваться о жилище, почти не обратил внимания на дом, зато самым необыкновенным образом обследовал сад.

— Это нетрудно понять, мисс Сильвестр. Описанный вами сад — то самое место, которое ему требовалось для подготовки своего нанимателя: просторно, да и надежно — кругом высокие стены, никто не подсмотрит. Что было дальше?

— Дальше я спросила, а зачем ей вообще держать постояльцев. Тут лицо ее совсем закаменело. На грифельной доске она написалa вот какие страшные слова: «На всем свете у меня ни души. Мне невмоготу жить одной». Вот какова была причина! И жутко, и жалко ее, сэр Патрик, верно?

— Да, ее можно пожалеть. И чем все кончилось? Вы вышли в сад?

— Да… со второй попытки. Она словно передумала; сама открыла передо мной дверь. Проходя мимо окна комнаты, из которой я только что вышла, я оглянулась. Она уже расположилась за своим столом возле окна, видно собравшись понаблюдать, как развернутся события. Наши глаза встретились, и было в ее взгляде что-то такое (не могу сказать, что именно), отчего у меня мурашки побежали по коже. Принимая вашу точку зрения, я сейчас склонна думать, — как это ни ужасно, — что она ожидала увидеть: сейчас надо мной станут издеваться, как издевались над ней в былые дни. У меня даже полегчало на душе, — хотя я знала, что подвергаю себя серьезному риску, — когда я ушла от окна. Я подходила к мужчинам в саду и слышала, как двое из них что-то оживленно доказывали Джеффри Деламейну. Четвертый мужчина, пожилой джентльмен, стоял немного в стороне. Я притаилась, решив подождать, пока они закончат разговор. Мне ничего не оставалось, как стоять и слушать. Двое пытались уговорить Джеффри Деламейна поговорить с пожилым джентльменом. Оказалось, это знаменитый врач. Они снова и снова повторяли, что его мнение вполне заслуживает того…

Сэр Патрик перебил ее.

— Они называли его по имени? — спросил он.

— Да. Мистер Спидуэлл.

— Никак не меньше! Это еще интереснее, мисс Сильвестр, чем вы можете предположить. В прошлом месяце мы с ним наносили визит в Уиндигейтс-хаус, и я лично слышал, как мистер Спидуэлл предупреждал Деламейна — здоровье его подорвано. И что же, Деламейн послушался остальных? Говорил с врачом?

— Нет. Он набычился и наотрез отказался — помнил то, что помните вы. «Говорить с человеком, который считает меня рухлядью, — ну нет!» Вот что он сказал. Еще раз подтвердив это и присовокупив несколько ругательств, он отвернулся от остальных. К сожалению, он зашагал в мою сторону и тотчас меня обнаружил. И тотчас пришел в неописуемую ярость. Он… я даже не рискую повторить, какими словами он бранился: достаточно того, что мне пришлось все это выслушать. Если бы не двое мужчин, сэр Патрик, которые подбежали и схватили его, боюсь, Эстер Детридж увидела бы то, что ожидала увидеть. Перемена в нем была столь пугающа — даже для меня, хотя я хорошо знаю, каков он в моменты ярости, — что я и сейчас дрожу, вспоминая об этом. Один из мужчин, схвативших его, по-своему был не менее груб. В мерзейших выражениях он заявил, что, если из-за этого приступа бешенства Деламейн проиграет соревнования, отвечать за это буду я. Не окажись рядом мистера Спидуэлла, не представляю, как бы я вышла из положения. Он решительно направился в нашу сторону. «Ни вам, ни мне здесь нечего делать», — сказал он, протянул мне руку и увел в дом. Эстер Детридж встретила нас в коридоре и подняла руку, останавливая меня. Мистер Спидуэлл спросил, что она хочет. Она взглянула на меня, потом в сторону сада и сделала движение, будто наносит удар стиснутым кулаком. Сколько я ее знаю, впервые мне показалось — надеюсь, только показалось, — что на лице ее мелькнула улыбка., Мистер Спидуэлл повел меня к двери. «Они здесь все одного поля ягоды, — сказал он. — Хозяйка — не меньшая дикарка, чем эти мужчины». Экипаж, который я видела у входа, принадлежал доктору. Он кликнул кучера и вежливо предложил отвезти меня. Я сказала, что не буду злоупотреблять его добротой, доеду с ним разве что до станции. Мы говорили, а Эстер Детридж шла за нами до двери Она повторила жест стиснутым кулаком, Посмотрела в сторону сада, потом глянула на меня и покачала головой, будто говоря: «Он это еще сделает!» Не описать словами моего облегчения, когда я унесла ноги из этого дома. Надеюсь и верю, что эта женщина никогда больше мне не встретится!