Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

В таком духе я написал два письма: одно военному секретарю, другое генералу Жуберу, но, что и говорить, не очень рассчитывал на положительный результат, поскольку был твердо убежден, что бурские власти рассматривают меня как своего рода заложника. Поэтому я продолжал искать пути к бегству и был совершенно прав, поскольку все время, что я провел в плену, ни на один из моих запросов не было получено ответа, хотя, как я слышал потом, по странному совпадению какой-то ответ все-таки пришел — ровно на следующий день после моего побега.

Пока я искал средства и ожидал подходящего случая, чтобы вырваться из государственных образцовых школ, я сделал все приготовления, чтобы деликатно удалиться, когда настанет момент. Друзьям были даны подробные инструкции, что делать с моей одеждой и прочими вещами, накопившимися за время моего пребывания в плену, я расплатился по счетам с замечательным мистером Бошофом и обналичил у него чек на 20 фунтов, поменял на золото несколько банкнот, которые прятал у себя с момента своего пленения, и, наконец, чтобы избежать лишних недоразумений, написал следующее письмо государственному секретарю: [379]

Тюрьма в Государственных образцовых школах

10 декабря 1899 г.

Сэр, я имею честь сообщить вам, что, поскольку я не признаю за вашим правительством какого-либо права удерживать меня как военнопленного, я принял решение бежать из-под стражи. Я твердо уверен в тех договоренностях, которых достиг с моими друзьями на воле, и потому не могу ожидать, что мне представится возможность увидеть вас еще раз. Поэтому я пользуюсь случаем отметить, что нахожу ваше обращение с пленными корректным и гуманным и у меня нет оснований жаловаться. Вернувшись в расположение британских войск, я сделаю публичное заявление на этот счет. Мне хочется лично поблагодарить вас за ваше доброе отношение ко мне и выразить надежду, что через некоторое время мы сможем вновь встретиться в Претории, но при иных обстоятельствах. Сожалею, что не могу попрощаться с вами с соблюдением всех формальностей или лично.

Честь имею оставаться, сэр, Вашим преданным слугой, Уинстон Черчилль [380]

Я сделал так, чтобы это письмо, которое я писал с большим удовольствием, нашли на моей постели, как только о моем бегстве станет известно.

Теперь осталось только найти шляпу. На мое счастье, мистер Адриан Хофмейр, голландский священник и пастор из Зееруста, накануне войны дерзнул высказать мнение, противоположное тому, которого, по соображению буров, должны придерживаться голландцы. По этой причине, как только началась война, он был арестован и после многих неприятностей и унижений, которые он испытал на западной границе, помещен в Государственные школы. Он знал большинство чиновников и мог бы, я думаю, легко вернуть себе свободу, если бы сделал вид, что симпатизирует Республике. Он, однако, был человеком честным. После того, как священник англиканской церкви, весьма жалкое существо, пропустил молитву за здравие королевы во время воскресного богослужения, большинство офицеров посещали только вечерние службы Хофмейра. Я позаимствовал у него шляпу.

Лоренцо Маркес, 22 декабря 1899 г.

Все новости, которые мы слышали в Претории, исходили из бурских источников. Каждый день мы читали в «Volksstem» — вероятно, самом потрясающем сплетении лжи, которое когда-либо подавалось публике под именем газеты, — о победах буров, о страшных потерях и позорном бегстве британцев. Как бы мы ни сомневались в правдивости этих сказок, они производили сильное впечатление. Просидев месяц на диете из подобных литературных отбросов, можно было заработать разжижение мозгов. Мы, несчастные пленники, пали духом. Я не хочу делать вид, что нетерпение, вызванное сидением взаперти, не было главной причиной моей решимости, но я никогда бы не собрал всего своего мужества, чтобы бежать, без горячего желания сделать хоть что-нибудь в помощь делу Британии. Я, конечно, мирный человек. Я и не думал тогда стать офицером нерегулярной кавалерии. Но меч — не единственное оружие в мире. Кое-что можно сделать и пером. Поэтому я решился преодолеть любые трудности, ведь это дело действительно было весьма непростым и опасным.

Государственные образцовые школы стоят на прямоугольной площадке, огороженной с двух сторон железной решеткой, а [381] с двух других — изгородью из гофрированного железа высотой около десяти футов. Сами по себе эти ограждения не представляли препятствия для молодого и энергичного человека, но то обстоятельство, что с внутренней стороны они охранялись часовыми, вооруженными ружьями и револьверами, стоявшими через каждые пятьдесят ярдов, превращало их в непреодолимый барьер. Самая прочная стена — это живая стена. Я подумал о проникающей силе золота и проверил на этот счет кое-кого из охранников. Они были неподкупны. Не хочу лишать их этой репутации, но дело, скорее всего, в том, что рынок взяток в Трансваале окончательно развращен миллионерами. Я, с моими скромными ресурсами, просто не мог предложить им соответствующую сумму. Не оставалось ничего другого, как вырваться вопреки им. С одним из офицеров, имя которого я пока не назову, поскольку он до сих пор остается в плену, я разработал план.

После длительного наблюдения было обнаружено, что часовые, обходя свои посты у контор, в определенные моменты не могут видеть несколько верхних ярдов стены. Электрические фонари в середине площадки прекрасно освещали все пространство, но мешали ходившим под ними часовым наблюдать за восточной стеной, которая из-за светового контраста казалась сплошной темной полосой. Первой задачей, таким образом, было пройти мимо двух часовых около конторы. Следовало поймать момент, когда они стоят спиной друг к другу. Затем, перебравшись через стену, мы должны были оказаться в саду соседней виллы. На этом наш план заканчивался. Все дальнейшее представлялось смутным и неопределенным. Как выбраться из сада, как незамеченными пройти по улицам, как избежать патрулей, окружавших город, и как преодолеть 280 миль до границы португальских владений — все это были вопросы, которые ожидали нас на следующей стадии. Все попытки связаться с друзьями на воле провалились. Мы рассчитывали с помощью запаса шоколада, некоторого знания кафрского и изрядной доли удачи преодолеть это расстояние за две недели, покупая пищу в местных краалях, передвигаясь ночью и отсыпаясь днем. Перспектива была не слишком многообещающая.

Мы решили бежать в ночь на 11 декабря. Я провел весь день в ужасном смятении. Ничто, с моих школьных дней, не волновало [382] меня так, как это. Есть что-то ужасное в самой идее тайно выбраться куда-то ночью, подобно вору. Страх быть замеченным сам по себе причинял боль. Кроме того, мы знали, что часовые, если заметят нас, будут стрелять. Пятнадцать ярдов — короткая дистанция. А за непосредственной опасностью следовало предвкушение трудностей и страданий при очень слабой надежде на успех и при большой вероятности попасть в местную тюрьму месяцев на пять, как минимум.

Медленно тянулся день. Я пытался читать, играл в шахматы и был безнадежно разбит. Наконец стемнело. В семь часов прозвенел колокол, приглашавший к ужину, и офицеры вышли. Время настало. Но часовые не давали нам шанса. Они не ходили. Один из них стоял прямо напротив единственного пригодного для бегства участка стены. Мы ждали два часа, но пытаться было бессмысленно, и с двойственным чувством недовольства и облегчения мы отправились спать.

Вторник, 12 декабря. Еще один день страха, но страха, все больше и больше переходящего в отчаяние. Все что угодно, но только не новая задержка. Вновь наступила ночь. Вновь прозвучал колокол на ужин. Выбрав подходящий момент, я прошел через прямоугольную площадку и спрятался в одной из контор. Сквозь щель я наблюдал за часовыми. В течение получаса они оставались невозмутимыми и бдительными. Затем неожиданно один повернулся, подошел к своему товарищу, и они стали разговаривать. Они стояли спиной ко мне. Сейчас или никогда. Я выскочил из моего укрытия, подбежал к стене, ухватился за верх и подтянулся. Дважды я опускался обратно, мучимый болезненными сомнениями, но на третий раз решился и вскарабкался на стену. Ее верхушка была плоской. Лежа на ней, я бросил прощальный взгляд на часовых. Они все еще разговаривали, все еще стояли ко мне спиной, но я, повторяю, находился всего в пятнадцати ярдах. Затем я тихо спустился в соседний сад и затаился среди кустов. Я был свободен.

12
{"b":"157113","o":1}