Однако же, когда б я не пахала, То нечего б тебе здесь было и стеречь».

1829-1830

XVII. Филин и Осёл

Слепой Осёл в лесу с дороги сбился (Он в дальний путь было пустился).

Но к ночи в чащу так забрёл мой сумасброд, Что двинуться не мог ни взад он, ни вперёд.

И зрячему бы тут не выйти из хлопот, Но Филин вблизости, по счастию, случился И взялся быть Ослу проводником.

Все знают, Филины как ночью зорки: Стремнины, рвы, бугры, пригорки, Всё это различал мой Филин будто днём И к утру выбрался на ровный путь с Ослом.

Ну, как с проводником таким расстаться?

Вот просит Филина Осёл, чтоб с ним остаться, И вздумал изойти он с Филином весь свет.

Мой Филин господином

Уселся на хребте Ослином,

И стали путь держать; счастливо ль только? Нет: Лишь солнце на небе поутру заиграло, У Филина в глазах темнее ночи стало.

Однако ж Филин мой упрям;

Ослу советует и вкось и впрям.

«Остерегись! – кричит, – направо будем в луже».

Но лужи не было, а влево вышло хуже.

«Ещё левей возьми, ещё левее шаг!»

И – бух Осёл, и с Филином, в овраг. [155]

1829-1830

XVIII. Змея

Змея Юпитера просила,

Чтоб голос дать ей соловья.

«А то уж, – говорит, – мне жизнь моя постыла, Куда ни покажуся я,

То все меня дичатся,

Кто послабей;

А кто меня сильней,

Дай бог от тех живой убраться.

Нет, жизни этакой я боле не снесу; А если б соловьём запела я в лесу, То, возбудя бы удивленье,

Снискала бы любовь и, может быть, почтенье.

И стала бы душой весёлых я бесед».

Исполнил Юпитер Змеи прошенье; Шипенья гнусного пропал у ней и след.

На дерево вползя, Змея на нём засела, Прекрасным соловьём Змея моя запела, И стая было птиц отвсюду к ней подсела; Но, воззряся в певца, все с дерева дождём.

Кому понравится такой приём?

«Ужли вам голос мой противен?» — В досаде говорит Змея.

«Нет, – отвечал скворец, – он звучен, дивен, Поёшь, конечно, ты не хуже соловья; Но, признаюсь, в нас сердце задрожало, Когда увидели твоё мы жало.

Нам страшно вместе быть с тобой.

Итак, скажу тебе, не для досады: Твоих мы песен слушать рады — Да только ты от нас подале пой».

1829-1830

XIX. Волк и Кот

Волк из лесу в деревню забежал, Не в гости, но живот спасая;

За шкуру он свою дрожал:

Охотники за ним гнались и гончих стая.

Он рад бы в первые тут шмыгнуть ворота, Да то лишь горе,

Что все ворота на запоре.

Вот видит Волк мой на заборе

Кота

И молит: «Васенька, мой друг! скажи скорее, Кто здесь из мужичков добрее,

Чтобы укрыть меня от злых моих врагов?

Ты слышишь лай собак и страшный звук рогов!

Всё это ведь за мной». – «Проси скорей Степана, Мужик предобрый он», – Кот-Васька говорит.

«То так; да у него я ободрал барана», «Ну, попытайся ж у Демьяна». — «Боюсь, что на меня и он сердит: Я у него унёс козлёнка». — «Беги ж, вон там живёт Трофим». — «К Трофиму? Нет, боюсь и встретиться я с ним: Он на меня с весны грозится за ягнёнка!»

«Ну, плохо ж! – Но авось тебя укроет Клим!»

«Ох, Вася, у него зарезал я телёнка!»

«Что вижу, кум! Ты всем в деревне насолил, — Сказал тут Васька Волку. —

Какую ж ты себе защиту здесь сулил?

Нет, в наших мужичках не столько мало толку, Чтоб на свою беду тебя спасли они.

И правы, – сам себя вини:

Что ты посеял – то и жни».

1829-1830

XX. Лещи

В саду у барина в пруде,

В прекрасной ключевой воде,

Лещи водились.

Станицами они у берегу резвились, И золотые дни, казалось, им катились.

Как вдруг

К ним барин напустить велел с полсотни щук.

«Помилуй! – говорит его, то слыша, друг, — Помилуй, что ты затеваешь?

Какого ждать от щук добра:

Ведь не останется Лещей здесь ни пера.

Иль жадности ты щук не знаешь?»

«Не трать своих речей, —

Боярин отвечал с улыбкою, – всё знаю; Да только ведать я желаю,

С чего ты взял, что я охотник до Лещей?» [156]

1829-1830

XXI. Водопад и Ручей

Кипящий Водопад, свергался со скал, Целебному ключу с надменностью сказал (Который под горой едва лишь был приметен, Но силой славился лечебною своей): «Не странно ль это? Ты так мал, водой так беден, А у тебя всегда премножество гостей?

Не мудрено, коль мне приходит кто дивиться; К тебе зачем идут?» – «Лечиться», — Смиренно прожурчал Ручей. [157]

1816

XXII. Лев

Когда уж Лев стал хил и стар,

То жёсткая ему постеля надоела: В ней больно и костям; она ж его не грела, И вот сзывает он к себе своих бояр, Медведей и волков пушистых и косматых, И говорит: «Друзья! для старика, Постель моя уж чересчур жестка: Так как бы, не тягча ни бедных, ни богатых, Мне шерсти пособрать,

Чтоб не на голых камнях спать».

«Светлейший Лев! – ответствуют вельможи, — Кто станет для тебя жалеть своей Не только шерсти – кожи,

И мало ли у нас мохнатых здесь зверёк: Олени, серны, козы, лани,

Они почти не платят дани;

Набрать с них шерсти поскорей: От этого их не убудет;

Напротив, им же легче будет».

И тотчас выполнен совет премудрый сей.

Лев не нахвалится усердием друзей; Но в чём же то они усердие явили?

Тем, что бедняжек захватили

И дочиста обрили,

А сами вдвое хоть богаче шерстью были — Не поступилися своим ни волоском; Напротив, всяк из них, кто близко тут случился, Из той же дани поживился — И на зиму себе запасся тюфяком.

1829-1830

XXII. Три Мужика

Три Мужика зашли в деревню ночевать.

Здесь, в Питере, они извозом промышляли; Поработа?ли, погуляли

И путь теперь домой на родину держали.

А так как Мужичок не любит тощий спать, То ужинать себе спросили гости наши.

В деревне что за разносол:

Поставили пустых им чашку щей на стол, Да хлеба подали, да, что осталось, каши.

Не то бы в Питере, – да не о том уж речь; Всё лучше, чем голодным лечь.

Вот Мужички перекрестились

И к чаше приютились.

Как тут один, посме?тливей из них, Увидя, что всего немного для троих, Смекнул, как делом тем поправить (Где силой взять нельзя, там надо полукавить).

«Ребята, – говорит, – вы знаете Фому, Ведь в нынешний набор забреют лоб ему». — «Какой набор?» – «Да так. Есть слух – война с Китаем.

Наш Батюшка велел взять дань с Китайцев чаем».

Тут двое принялись судить и рассуждать (Они же грамоте, к несчастью, знали: Газеты и, подчас, реляции читали), Как быть войне, кому повелевать.

Пустилися мои ребята в разговоры, Пошли догадки, толки, споры;

А наш того, лукавец, и хотел:

Пока они судили, да рядили,

Да войска разводили,

Он ни гугу – и щи, и кашу, всё приел.

*

Иному, до чего нет дела,

О том толкует он охотнее всего, Что будет с Индией, когда и от чего, Так ясно для него;

А поглядишь – у самого

Деревня между глаз сгорела.

Книга девятая

I. Пастух

У Саввы, Пастуха (он барских пас овец), Вдруг убывать овечки стали.

Наш молодец

В кручине и печали:

Всем плачется и распускает толк, Что страшный показался волк,

Что начал он овец таскать из стада И беспощадно их дерёт.

«И не диковина, – твердит народ, — Какая от волков овцам пощада!»

Вот волка стали стеречи.

Но отчего ж у Саввушки в печи

То щи с бараниной, то бок бараний с кашей?

(Из поварёнок, за грехи,

В деревню он был сослан в пастухи: Так кухня у него немножко схожа с нашей.) За волком поиски; клянёт его весь свет; Обшарили весь лес, – а волка следу нет.

Друзья! Пустой ваш труд: на волка только слава, А ест овец-то – Савва. [158]

1832

II. Белка

В деревне, в праздник, под окном Помещичьих хорo?м,