Из прелестей её лихое время крало.

Сперва румянца нет; там живости в глазах; Умильны ямочки пропали на щеках; Весёлость, резвости как будто ускользнули; Там волоска два-три седые проглянули: Беда со всех сторон!

Бывало, без неё собранье не прелестно; От пленников её вкруг ней бывало тесно; А ныне, ах! её зовут уж на бостон!

Вот тут спесивица переменяет тон.

Рассудок ей велит замужством торопиться; Перестаёт она гордиться.

Как косо на мужчин девица ни глядит, А сердце ей за нас всегда своё твердит.

Чтоб в одиночестве не кончить веку, Красавица, пока совсем не отцвела, За первого, кто к ней присватался, пошла: И рада, рада уж была,

Что вышла за калеку. [8]

1805

VIII. Парнас

Когда из Греции вон выгнали богов И по мирянам их делить поместья стали, Кому-то и Парнас [9] тогда отмежевали; Хозяин новый стал пасти на нём Ослов, Ослы, не знаю как-то знали,

Что прежде Музы тут живали,

И говорят: «Недаром нас

Пригнали на Парнас:

Знать, Музы свету надоели,

И хочет он, чтоб мы здесь пели».

«Смотрите же, – кричит один, – не унывай!

Я затяну, а вы не отставай!

Друзья, робеть не надо!

Прославим наше стадо

И громче девяти сестёр

Подымем музыку и свой составим хор!

А чтобы нашего не сбили с толку братства, То заведём такой порядок мы у нас: Коль нет в чьём голосе ослиного приятства, Не принимать тех на Парнас».

Одобрили Ослы ослово

Красно-хитро-сплетенно слово:

И новый хор певцов такую дичь занёс, Как будто тронулся обоз,

В котором тысяча немазаных колёс.

Но чем окончилось разно-красиво пенье?

Хозяин, потеряв терпенье,

Их всех загнал с Парнаса в хлев.

Мне хочется, невеждам не во гнев, Весьма старинное напомнить мненье: Что если голова пуста,

То голове ума не придадут места. [10]

1808

IX. Оракул

В каком-то капище [11] был деревянный бог, И стал он говорить пророчески ответы И мудрые давать советы.

За то, от головы до ног

Обвешан и сребром и златом,

Стоял в наряде пребогатом,

Завален жертвами, мольбами заглушен И фимиамом [12] задушен.

В Оракула все верят слепо;

Как вдруг, – о чудо, о позор! — Заговорил Оракул вздор:

Стал отвечать нескладно и нелепо; И кто к нему зачем ни подойдёт, Оракул наш что молвит, то соврёт; Ну так, что всякий дивовался,

Куда пророческий в нём дар девался!

А дело в том,

Что идол был пустой и саживались в нём Жрецы вещать мирянам.

И так,

Пока был умный жрец, кумир не путал врак; А как засел в него дурак,

То идол стал болван болваном.

Я слышал – правда ль? – будто встарь Судей таких видали,

Которые весьма умны бывали,

Пока у них был умный секретарь.

1807

X. Василёк

В глуши расцветший Василёк

Вдруг захирел, завял почти до половины, И, голову склоня на стебелёк,

Уныло ждал своей кончины;

Зефиру между тем он жалобно шептал: «Ах, если бы скорее день настал И солнце красное поля здесь осветило, Быть может, и меня оно бы оживило?» — «Уж как ты прост, мой друг! —

Ему сказал, вблизи копаясь, жук. — Неужли солнышку лишь только и заботы, Чтобы смотреть, как ты растёшь, И вянешь ты, или цветёшь?

Поверь, что у него ни время, ни охоты На это нет.

Когда бы ты летал, как я, да знал бы свет, То видел бы, что здесь луга, поля и нивы Им только и живут, им только и счастливы.

Оно своею теплотой

Огромные дубы и кедры согревает И удивительною красотой

Цветы душистые богато убирает; Да только те цветы

Совсем не то, что ты:

Они такой цены и красоты,

Что само время их, жалея, косит, А ты ни пышен, ни пахуч,

Так солнца ты своей докукою не мучь!

Поверь, что на тебя оно луча не бросит, И добиваться ты пустого перестань, Молчи и вянь!»

Но солнышко взошло, природу осветило.

По царству Флорину рассыпало лучи, И бедный Василёк, завянувший в ночи, Небесным взором оживило.

*

О вы, кому в удел судьбою дан

Высокий сан!

Вы с солнца моего пример себе берите!

Смотрите:

Куда лишь луч его достанет, там оно Былинке ль, кедру ли – благотворит равно И радость по себе и счастье оставляет; Зато и вид его горит во всех сердцах, Как чистый луч в восточных хрусталях, И всё его благословляет. [13]

1908

XI. Роща и Огонь

С разбором выбирай друзей.

Когда корысть себя личиной дружбы кроет, — Она тебе лишь яму роет.

Чтоб эту истину понять ещё ясней, Послушай басенки моей.

Зимою Огонёк под Рощей тлился; Как видно, тут он был дорожными забыт.

Час от часу Огонь слабее становился; Дров новых нет; Огонь мой чуть горит И, видя свой конец, так Роще говорит: «Скажи мне, Роща дорогая!

За что твоя так участь жестока, Что на тебе не видно ни листка И мёрзнешь ты совсем нагая?» — «Затем, что, вся в снегу,

Зимой ни зеленеть, ни цвесть я не могу», — Огню так Роща отвечает.

«Безделица! – Огонь ей продолжает, — Лишь подружись со мной; тебе я помогу.

Я солнцев брат и зимнею порою

Чудес не меньше солнца строю.

Спроси в теплицах об Огне:

Зимой, когда кругом и снег и вьюга веет, Там всё или цветёт, иль зреет: А всё за всё спасибо мне.

Хвалить себя хоть не пристало, И хвастовства я не люблю,

Но солнцу в силе я никак не уступлю, Как здесь оно спесиво ни блистало, Но без вреда снегам спустилось на ночлег; А около меня, смотри, как тает снег, Так если зеленеть желаешь ты зимою, Как лётом и весною,

Дай у себя мне уголок!»

Вот дело слажено: уж в Роще Огонёк Становится Огнём; Огонь не дремлет: Бежит по ветвям, по сучкам;

Клубами чёрный дым несётся к облакам, И пламя лютое всю Рощу вдруг объемлет.

Погибло всё вконец, – и там, где в знойны дни Прохожий находил убежище в тени, Лишь обгорелые пеньки стоят одни.

И нечему дивиться:

Как дереву с огнём дружиться?

1809

XII. Чиж и Ёж

Уединение любя,

Чиж робкий на заре чирикал про себя, Не для того, чтобы похвал ему хотелось, И не за что; так как-то пелось!

Вот, в блеске и во славе всей, Феб лучезарный из морей

Поднялся.

Казалось, что с собой он жизнь принёс всему, И в сретенье ему

Хор громких соловьёв в густых лесах раздался.

Мой Чиж замолк. «Ты что ж, —

Спросил его с насмешкой Ёж, —

Приятель, не поёшь?» —

«Затем, что голоса такого не имею, Чтоб Феба [14] я достойно величал, — Сквозь слёз Чиж бедный отвечал, — А слабым голосом я Феба петь не смею».

Так я крушуся и жалею,

Что лиры Пиндара [15] мне не дано в удел: Я б Александра пел. [16]

XIII. Волк и Ягнёнок

У сильного всегда бессильный виноват: Тому в Истории мы тьму примеров слышим, Но мы Истории не пишем;

А вот о том как в Баснях говорят.

Ягнёнок в жаркий день зашёл к ручью напиться И надобно ж беде случиться,

Что около тех мест голодный рыскал Волк.

Ягнёнка видит он, на дo?бычу стремится; Но, делу дать хотя законный вид и толк, Кричит: «Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом Здесь чистое мутить питьё

Моё

С песком и с илом?

За дерзость такову

Я голову с тебя сорву».

«Когда светлейший Волк [17] позволит, Осмелюсь я донесть, что ниже по ручью От Светлости его шагов я на сто пью; И гневаться напрасно он изволит: Питья мутить ему никак я не могу».

«Поэтому я лгу!

Негодный! слыхана ль такая дерзость в свете!

Да помнится, что ты ещё в запрошлом лете Мне здесь же как-то нагрубил:

Я этого, приятель, не забыл!»

«Помилуй, мне ещё и от роду нет году», — Ягнёнок говорит. «Так это был твой брат».

«Нет братьев у меня». – «Так это кум иль сват О, словом, кто-нибудь из вашего же роду.

Вы сами, ваши псы и ваши пастухи, Вы все мне зла хотите,