В этом, как и в других многочисленных письмах, нарком стремится помочь молодому сотруднику разобраться в новых для него вопросах. Отсюда его широкие рассуждения об истории, философии, эстетике и политике в их неразрывной взаимозависимости.

Заботой о воспитании дипломата — представителя Советской страны продиктовано письмо Чичерина от 11 ноября 1920 года всем представителям Советской России за границей. «Скромность и простота образа жизни российских представителей должна соответствовать характеру нашего строя и нашего государства, являющегося государством рабочих и крестьян, — подчеркивает он в этом письме. — Ни в коем случае не следует среди заграничных наблюдателей вызывать представление, будто бы занимающие ответственные должности советские работники имеют возможность тратить большие суммы денег и пользоваться роскошью и удобствами, недоступными широкой массе советских граждан… Каждая деталь в образе жизни наших заграничных представителей должна внушать внешнему миру мысль о том, что ответственные советские деятели являются лишь работниками, исполняющими более важные функции, но никоим образом не привилегированным слоем, пользующимся благами жизни, недоступными другим».

Это было не просто некое правило нового дипломатического протокола. Нет, это был образ советского дипломата в понимании Чичерина.

Советский дипломат, по его твердо сложившемуся мнению, — это революционный боец за дело большевиков, коммунист, патриот. Для него не должно быть никаких интересов, стоящих выше интересов его пролетарского государства, его народа.

В этом смысле представляет несомненный интерес журналистская деятельность Георгия Васильевича.

Уже его первые выступления в печати отнюдь не диктовались горячей жаждой печататься, и в этом случае он был далек от мелких честолюбивых чувств. В период эмиграции, особенно в годы ожесточенной борьбы с политическими противниками, Чичерин использовал свое стило для утверждения принципиальных взглядов. Страницы газет были полями жарких сражений, здесь скрещивали свои шпаги непримиримые враги. Чичерин-Орнатский дрался за интернационализм, против предателей интересов пролетариата. Позже он выступал горячим пропагандистом советской внешней политики, интересов первого в мире пролетарского государства. С годами оттачивалось его перо, глубже и проникновеннее становилось публицистическое мастерство, шире и всеобъемлющей тематика его выступлений. Просто и доходчиво для широкой аудитории строит он свои выступления по оценке сложного текущего международного положения, остро, живо и непримиримо разоблачает он империалистическую политику, деятельность апологетов буржуазного строя. Его статьи метко разили «шайку профессиональных фальсификаторов» из среды буржуазных писак, подвизавшихся на клевете против советского строя.

Оптимизмом и верой в справедливое священное дело строительства, новой жизни наполнены страницы его высказываний. В тяжелый период гражданской войны и повсеместной разрухи, в ноябре 1919 года он писал:

«Внешнеполитическая история Советской России за эти два года есть трагическая и в то же время полная неистощимой бодрости и лучезарной надежды повесть о не прекращающейся ни на единую минуту борьбе против бесчисленных врагов».

В борьбе с недругами Чичерин без «страшных» слов образно мог пригвоздить их к позорному столбу. Когда появилась лондонская фальшивка о «письме Коминтерна», он сравнил авторов ее с иезуитами, которые в религиозных судах были всегда готовы выдвигать против своей невиновной жертвы самые ужасные обвинения. «Иезуиты требовали, чтобы им на слово верили, — писал он в марте 1928 года. — Но если исходная точка есть обязательство верить всякому утверждению без доказательств, если считается возможным кого угодно и как угодно произвольно очернить, то возможность хороших отношений с подобными иезуитами заранее устраняется».

Ленин высоко ценил публицистические способности Чичерина. Его глубоко эрудированный подход к историческим явлениям, точность в использовании фактического материала, научный классовый анализ событий и движущих сил — все делало его незаурядным талантливым публицистом. Однажды французская газета «Эко де Пари» опубликовала злопыхательскую статью об опасности распространения большевизма в Восточной Азии. Владимир Ильич по этому случаю обращается к Георгию Васильевичу:

«т. Чичерин! По-моему, это надо дать в печать, но толькос обязательным комментарием, который должен быть очень хитер,иначе наши редактора наглупят. Либо напишите такой обязательный комментарий,либо поручите кому-либо, но с Вашей цензурой» [32].

Закончив свою работу «Детская болезнь «левизны» в коммунизме», Ленин просит Чичерина, как человека знающего и компетентного, «просмотреть мою брошюрку или главку об Англии и дать мне совет, нет ли у меня ошибок или нетактичностей. Практические исправления, если не затруднит, очень просил бы отдельно карандашиком записать» [33]. В этом обращении — все: и скромность гениального человека, каким был Ленин, и высокое признание им деловых способностей и публицистических возможностей Чичерина — историка, дипломата, журналиста…

И все же главная забота наркома — дипломатия нового советского типа.

Советское государство формально не признано, но это не значит, что можно мириться с попытками дискредитации его, — соображения престижа очень важны. Когда это диктовалось необходимостью, Чичерин требовал от советской дипломатии, чтобы она не находилась в плену «допотопного этикета» и «отбросила этикетную схоластику». Но, когда надо, нарком настойчиво напоминал о необходимости добиваться для советских представительств тех же прав, какие предоставляются другим.

«Нельзя допускать, — подчеркивает он, — чтобы наше представительство ютилось где-то под чердаком в гостях у чужого учреждения, даже без собственного официального помещения… Где же экстерриториальность, если делегация помещается у чужих людей».

Чичерин детально разрабатывает правила первого советского дипломатического протокола. В частности, он уделяет большое внимание строгому соблюдению формальностей официальной переписки. В сентябре 1921 года произошел весьма поучительный случай. Английский представитель передал советскому Наркоминделу ноту, в которой содержался необоснованный упрек, будто советская сторона нарушает советско-английское соглашение. Это было не ново, нарком привык к подобным мелочным уколам. Но он обращает внимание на тот факт, что нота не содержит ни заголовка, ни подписи и даже адресована «на деревню дедушке!». Он сообщает об этом Владимиру Ильичу и вскоре получает ответ:

Советская Россия требовала, чтобы с ней обращались как с равным партнером. Речь шла в данном случае не просто об общепринятых нормах дипломатического этикета, а о принципиальном признании за Советской Россией всех прав и привилегий согласно действующему международному праву.

В декабре 1921 года НКИД наконец получил новое помещение и переехал на Кузнецкий мост. Во время переезда Георгий Васильевич простудился, его хронический фарингит значительно обострился, стало трудно объясняться, при малейшей попытке говорить душил кашель и приходилось прекращать разговор.

Но наступили бурные дни, пришлось махнуть рукой на недуги, снова все личное отодвигалось на задний план.

Все началось с того, что 6 января 1922 года во французском городе Канне представители Антанты решили созвать конференцию для обсуждения послевоенного положения в Европе. На конференцию предполагалось пригласить все европейские государства, в том числе и Советскую Россию.