Как интересны были уроки русского языка! Заслуженный преподаватель П. В. Десницкий первый открыл перед Георгием красоту родного языка и русской литературы. Дома у Чичериных говорили больше о западной, точнее — о французской литературе; домашняя библиотека была сплошь из французских книг.

Русскую литературу Чичерины считали слишком молодой, чтобы видеть в ней что-либо значительное. Исключением пользовался лишь Пушкин, да с некоторым почтением отзывались о Тургеневе, и то потому, что считали его западником. Даже Лев Толстой здесь ценился только за проповеди сострадания к ближнему.

В гимназию Георгий пришел более подготовленным, чем его сверстники, но ему мешала застенчивость.

Во втором классе после рождественских каникул по предложению Десницкого в гимназии началась бурная подготовка любительского спектакля. Преподаватели упорно натаскивали «артистов», в их числе отличников — Чичерина, Тихого, Ясмана.

Накануне Георгий ужасно волновался, с постели встал, когда за окном еще была морозная ночь. В гимназию прибежал раньше всех.

Но все случилось как-то само собой: не обращая внимания на зал, Георгий с двумя мальчиками бодро читал басни Крылова. В зале бурно хлопали.

В тот год Георгий стал первым учеником и в третий класс перешел с наградой первой степени. Он начал преодолевать свою робость, преподаватели все чаще восторгались его начитанностью, умением находить ответы на трудные для его возраста вопросы.

В день столетия тамбовской гимназии — 20 февраля 1886 года в классах читали ее историю, написанную Десницким. В честь этого дня состоялось второе литературное утро. На нем Георгий читал пушкинскую «Полтаву». Оттого ли, что он повзрослел, или оттого, что был влюблен в историю, но читал он с увлечением, без следа всегдашней робости.

Весной того же года вдова Чичерина вместе с детьми навсегда покинула Тамбов, чтобы дать детям возможность продолжать учебу в столице.

Петербург! Для Чичерина он стал городом поисков истины и смысла жизни. «Самые неизгладимые из воспоминаний были порождены старым Петербургом, той лабораторией, где я сформировался со всеми своими мыслями и стремлениями и где все грандиозные и неисчислимые противоречия нашей эпохи меня обступали, — писал он позже. — Его дома и улицы, его небо и широкая Нева — все это стало как бы частицами меня самого. Нет в нем уголка, который не был бы мне близок».

Приехавшего из провинции четырнадцатилетнего мальчика Петербург поначалу привел в восхищение. Но ненадолго. И вот уже прошли первые радости. Георгий все больше чувствовал, как многоэтажная громада домов давит его, он стал казаться себе маленьким и затерянным в каменных дебрях этого холодного города.

В гимназии, куда отдали Георгия, учились дети петербургских чиновников. Георгий сторонился их шумных компаний, уединялся и по-прежнему много читал.

Не миновала стен гимназии политическая жизнь. Многие гимназисты были тесно связаны со студентами, жадно прислушивались ко всему, что происходило у старших товарищей. Увлекались гневными проповедями Льва Толстого, а кое-кто уже читал запрещенные труды социалистов.

9 мая 1887 года в гимназии царила необычайная тишина. Старшеклассники разговаривали шепотом, ученики младших классов испуганно молчали; газеты сообщили, что накануне были повешены участники покушения на царя — Генералов, Андреюшкин, Осипанов, Шевырев и Ульянов.

Невольно возникло сомнение: справедлив ли царь, не ложны ли похвалы, щедро расточаемые ему? Было над чем задуматься, ведь люди не идут на смерть ради пустяков. И Георгий углубляется в исторические книги. Он ищет ответы на вопросы жизни. Часто посещает дом бабушки Мейендорф. Подвижная остроумная старушка любила рассказывать о прошлом. Она раскрывала перед внуком закулисные хитросплетения дипломатии, о чем нельзя было прочитать ни в одной книге. Он любил ее и делился с нею своими мыслями. Под ее воздействием Георгий откладывает в сторону Костомарова и вновь погружается в историю древнего мира. Он видит, что прошлое полно героических страниц борьбы народов против тиранов. Позже многие знакомые Чичерина поражались энциклопедичностью его знаний. Но мало кто знал, что юношеские годы прошли у него не в шумных забавах и развлечениях, а в настойчивом систематическом труде и бесконечных поисках истины.

Книжный мир туманных идей и реальный мир не существовали отдельно друг от друга. Они находились в повседневных столкновениях. Было два Петербурга; один — веселый, бездумный, залитый огнями, прикрытый романтической дымкой грез; другой — город мрачных трущоб и бедных рабочих окраин. Последний все больше давал о себе знать. «Ужасы жизни городской бедноты производили на меня подавляющее впечатление», — писал Чичерин.

Он бродил по городу. Тянули к себе тенистые парки, водные просторы. Здесь находил он отдых и обретал веру в жизнь. «Мне помнится, как сегодня, Петровский парк, куда я ходил весной подростком, — там было озеро, бледно сверкавшее серебристым серым цветом в белые ночи. Час за часом я сидел над этим магическим зеркалом, и жизнь казалась такой огромной и такой манящей, и будущее казалось таким чудесным. С такой же яркостью вспоминаются мне жаркие летние дни на Малой Неве, где все объято трудовой гармонией и жизнь кипит на реке; часами я сижу и смотрю на эту яркую трудовую жизнь, и все пышет зноем, придающим особую страстность кипящему человеческому труду».

Георгий не бросает музыку. Она пробуждала силы, уводила в героический мир. Особенно нравился Вагнер. В то время молодежь приветствовала его за смелый отказ от традиций немецкой классики, за новаторство, за глубокий психологизм. Старшее поколение отрицало Вагнера. В 1889 году в Россию прибыла немецкая труппа Ноймана. Вагнеровское «Кольцо Нибелунгов» в ее исполнении потрясло Георгия. «Валькирия» стала его любимейшей оперой.

«Я пережил совсем молодым человеком расцвет вагнерианства, и я помню, как руководящие компетентные вагнерианцы объясняли: «Во время исполнения вагнеровской музыкальной драмы вы должны смотреть на сцену и не должны слышать музыку, вы должны ее чувствовать, но не должны ее слышать, вы должны целиком отдаваться зрелищу». Эту именно концепцию теперь отвергают с негодованием, и я ее отвергаю с негодованием» — так писал Чичерин в своей последней работе о Моцарте, вспоминая жаркие споры, которые приходилось выдерживать поклонникам музыки Вагнера. «У Вагнера всегда океан бытия, необуддизм, все индивидуальное тонет, и нет легкости, все стопудовое». В музыке Вагнера он увидел ослепительно яркое изображение непокоренных бунтовщиков.

Прямота характера, решительное, бескомпромиссное отстаивание своих взглядов, горячая убежденность, что в основе человеческих отношений должна находиться лишь правда, отвращение ко лжи, пошлости и лицемерию отталкивали его от многих сверстников. Самая ничтожная фальшь рушила зарождающуюся дружбу. И он был очень одинок.

В 1891 году Чичерин блестяще закончил гимназию с золотой медалью.

Георгий не колебался в выборе дальнейшего пути. Он твердо избрал историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета, ибо история и литература стали для него призванием.

В университет он пришел тогда, когда из него беспощадно изгоняли непокорных. Уволились некоторые профессора и преподаватели, не пожелавшие смириться с репрессиями после событий 1 марта. Пришло новое начальство, увековечившее себя тем, что первым делом распорядилось переоборудовать студенческую библиотеку-читальню в ватерклозет, закрыло студенческий буфет: усердные царские чиновники пытались выветрить бунтарские дух из стен университета. Но драконовские меры вызвали возмущение студенческой молодежи. В эту бурную университетскую жизнь с головой окунулся Георгий. Многое было непонятно ему. Он пытался разобраться во всевозможных течениях общественной жизни, определить рациональное зерно истины в каждом явлении и страстно увлекся науками. «Я, — писал Чичерин, — жадно впитывал разнообразнейшие научные впечатления, изучал языки вплоть до ирландского, древности вплоть до иероглифов и клинописи, восточные литературы, слушал юристов, некоторых естественников, политическую экономию».