– Я все расскажу мужу, – сказала она, чувствуя себя смешной и жалкой.

– Неплохая мысль, – улыбнулся он. – Дуэль на пистолетах, с шести шагов, чтобы он не промахнулся. Чтобы ему ничего не угрожало, я выстрелю в воздух. Но я тебя знаю, ты ему ничего не скажешь.

– Я все скажу ему, и он вас убьет!

– Счастлив буду умереть, – улыбнулся он и вытер кровь с века, которое она поранила. – До следующего раза, с безумными глазами! – опять улыбнулся он и вылез в окно.

– Хам, – закричала она, и снова ей стало стыдно.

Он спрыгнул на влажную землю и тут же вскочил на белого чистокровного скакуна, которого конюх держал под уздцы; тот уже приплясывал от нетерпения. Пришпоренный конь повел ушами, встал на дыбы и пустился в галоп, а всадник захохотал, уверенный, что она сейчас смотрит в окно. Хохоча, он отпустил поводья, поднялся в стременах, развел руки в стороны, подобный стройной статуе юности, смеясь, обтер кровь с века, которое она поранила, кровь, струящуюся на обнаженный торс, благословленный самой жизнью окровавленный всадник, смеясь, подбадривающий свою лошадь и кричащий ей слова любви.

Она отошла от окна, раздавила каблуком осколки стакана, потом вырвала несколько страниц из книги Бергсона, потом бросила о стену свой маленький будильник, потом потянула двумя руками декольте платья, и правая грудь выскочила в образовавшуюся прореху. Так, поехать к Адриану, все ему рассказать, и завтра – дуэль. Ох, увидеть завтра подлеца, побледневшего под дулом пистолета ее мужа, увидеть, как он падает, смертельно раненный. Придя в себя, она подошла к трюмо и принялась тщательно изучать свой нос в зеркале.

Вооруженный тяжелой тростью с набалдашником из слоновой кости, гордый своими светлыми гетрами и желтыми перчатками, довольный вкуснейшим ужином, который ему подали в «Жемчужине озера», он шел широким шагом, со значительностью, упиваясь сжиганием токсинов во время долгой прогулки, столь полезной для пищеварения.

Подойдя к Дворцу Лиги Наций, он опять восхитился роскошным зданием. Подняв голову и глубоко вдыхая через нос, он возлюбил его мощь и его пропорции. Официальное лицо, право слово, он был официальным лицом, и работал во дворце, огромном дворце, новеньком, архисовременном, да, дружище, со всеми удобствами! И никаких тебе налогов, прошептал он, направляясь к входной двери.

Облагороженный своей социальной значимостью, он ответил на приветствие швейцара покровительственным кивком и двинулся по длинному коридору, вдыхая любимый запах мастики и кокетливо приветствуя всех встреченных вышестоящих чиновников. Войдя в лифт, залюбовался собой в зеркале. Адриан Дэм, международный служащий, представился он своему отражению и улыбнулся. Да, вчерашняя идея насчет основания литературного общества просто гениальна. Это будет отличный повод обогатить список его полезных связей. В почетном комитете все шишки из Секретариата, решил он, выходя на четвертом этаже. Да, наладить контакты с шишками по вопросам, не связанным с прямыми обязанностями, по таким светским, художественным вопросам – вот наилучший подход, чтобы наладить личные отношения. Например, можно предложить пост почетного председателя большому начальнику, и потом встречи с ним принесут свои плоды. А добившись определенной близости, можно ловко повернуть дело в сторону назначения в ранг «А» – и вице-президентский пост этой заднице Солалю, усмехнулся он, заходя в свой кабинет.

Он вошел и сразу бросил взгляд на ящик с прибывшими документами. Боже милосердный, четыре новых досье. С теми двенадцатью, что поступили вчера, будет шестнадцать! И все для обработки, ни одного для информации! Неплохой сюрприз для того, кто только что явился после болезни. Да, конечно, справку выдал врач весьма условно, из чистой любезности, но Веве-то этого не знал, Веве-то считал, что он действительно был болен! Какая бесчеловечность! Какой гад этот Веве! (Его начальник, голландский мелкий дворянчик минхер Винсент ван Вриес, директор мандатной секции подписывал бумаги своими инициалами. Поэтому за глаза подчиненные называли его Веве.)

– Свинья! – крикнул он воображаемому начальнику.

Сняв перчатки из кожи пекари и коричневое приталенное пальто, он сел за стол и стал изучать новые папки, одну за другой. Хотя сама работа над досье раздражала его, первый контакт был приятен. Он любил прослеживать путь папки, ее путешествия и перемещения, на которые указывали сопроводительные пометки, краткие послания от коллеги коллеге; расшифровывать скрытую за вежливыми формулировками иронию, насмешку, враждебность; или даже – это уже было изысканное лакомство – угадывать и смаковать настоящую подлянку, которую он про себя называл «нож в спину». Короче говоря, появление новых досье, которые он тотчас же с жадностью стал перелистывать, было для него как глоток свежего воздуха, было волнующим событием, развлечением, возможностью развеяться – что-то вроде визита экскурсантов на пустынный остров, где томится одинокий заскучавший Робинзон.

Закончив чтение, он не мог отказать себе в удовольствии поставить на полях сопроводительных пометок жирный, мстительный, анонимный восклицательный знак напротив грамматической ошибки, допущенной каким-то чиновником ранга «А». Он закрыл досье и глубоко вздохнул. Все, конец удовольствию.

– За дело! – объявил он, переодевая уличный пиджак на рабочий, старенький, лоснящийся на локтях.

Чтобы немного развлечься, он сгрыз передними зубами кусочек сахара, затем схватил очки за переносицу, резко стащил, чтобы не повредить боковых дужек, протер стекла кусочком мягчайшей замши, который у него хранился в инкрустированной перламутром табакерке, вновь водрузил на нос очки, схватил первое попавшееся досье и открыл его. Вот невезуха, это было досье по Сирии (район Джебель-Друз), одно из самых противных. Нет, возникает какой-то психологический барьер. Надо подождать некоторое время. Он закрыл папку, встал и отправился потрепаться с Канакисом. Они сдержанно перемыли кости новому кандидату в ранг «А» – китайцу Пею.

Вернувшись на место через несколько минут, он вновь открыл эту Сирию (район Джебель-Друз), потер руки, сделал глубокий вдох. Вперед, за работу! Он ознаменовал торжественное принятие решения декламацией четверостишия из Ламартина:

Подобно борцу, готовящемуся к схватке, он закатал рукава, склонился над Сирией (район Джебель-Друз), закрыл досье. Нет, правда: ни одна клеточка в его организме не состыковывалась с этим досье. Надо заняться им потом, когда он будет в соответствующем расположении духа! Он закрыл досье и засунул его в крайний ящик с правой стороны, который называл «чистилищем» или же «лепрозорием», это было собрание совершенно тошнотворных досье, откложенных на те дни, когда он будет на подъеме.

– Только в порядке общей очереди! Желаю удачи! Но никаких предпочтений!

Второе досье, взятое, как и первое, наугад, оказалось номером N/600/300/42/4, а именно Перепиской с Ассоциацией еврейских женщин Палестины, – эту папку он уже пролистал вчера. Только и знают, что жаловаться на законную власть! Вот, право же, нахалки! Сравнить ассоциацию жидовок и правительство Ее Величества королевы Английской! Нужно их проучить, пусть подождут месячишко-другой. Или вообще им не отвечать! Это ничем не грозит: частное дело, не более того. Вперед, на кладбище! Он отправил тоненькое досье в крайний левый ящик, предназначенный для дел, о которых легко и безнаказанно можно забыть.

Со стоном потянувшись, он улыбнулся и взглянул на руку – новые часы-браслет, купленные в прошлом месяце, не переставали радовать его сердце. Он оглядел их со всех сторон, протер стекло, порадовался его чудесной герметичности. Девять сотен швейцарских франков – но оно того стоит. Даже красивей, чем у Хаксли, этого сноба, что и здоровается-то через раз. Он мысленно обратился к своему брюссельскому приятелю Вермейлену, бедняге-филологу, который в настоящий момент вдалбливал малявкам азы грамматики за жалкие копейки, что-то в районе пяти сотен швейцарских франков.