Рассеянно попрощавшись с консьержем, он вышел на улицу, где чайки с хищными глазами антисемитов летали по кругу и глупо орали, озверев от голода. Он остановился перед озером. Какая прекрасная вода, такая чистая, не грех и заплатить, чтоб такую попить. Повезло им, этим швейцарцам. Он вновь зашагал вперед, мысленно обращаясь к племяннику:

«Запомни, дорогой мой, я ничего не имею против христиан, и я всегда говорил, что добрый христианин лучше не слишком хорошего иудея. Но ты же понимаешь, с кем-нибудь из наших ты остаешься в семье, ты можешь обо всем с ней говорить, как брат с сестрой, если можно так выразиться. Тогда как с христианкой, даже самой очаровательной и голубых кровей, о некоторых вещах говорить не следует, чтобы ей не надоесть или не оскорбить ее, и она никогда не сможет понять ни наших бед, ни наших терзаний. И потом, видишь ли, какой бы очаровательной она ни была, у нее всегда остается тайная мысль, которую она думает, глядя на тебя, и которая может быть высказана однажды в момент ссоры – мысль против нашего племени. Гои, они не злые, но они заблуждаются. Они о нас плохо думают и считают, что в этом правы, бедняги. Надо мне написать книгу, чтобы объяснить им, что они не правы. А к тому же, видишь, каждые двадцать или тридцать лет, то есть в жизни каждого человека, с нами случается какая-нибудь катастрофа. Позавчера – погромы в России и в других местах, вчера дело Дрейфуса, сегодня злоба этих немцев, завтра еще бог знает что случится. И все эти катастрофы лучше пережить вместе с доброй еврейкой, которая будет с тобой телом и душой. Ах, дорогой мой, почему ты меня отослал, даже не оставив мне времени тебя вразумить?»

Погруженный в раздумья, он шел, почесывая нос и потирая лоб. «Конечно, Соль обещал, что оставит в покое эту барышню Ариадну. Но, к сожалению, она ему нравится, он сам сказал. И что – когда он увидит ее вечером на этом ужине, она будет такая нежная и белокурая, что он забудет свое решение, и вот он уже станет смотреть на нее особенным глубоким взглядом, и он улыбнется, показав зубы, и уже несчастная в ловушке, потому что он благороден, он им всем нравится. Как этот чертенок в шестнадцать лет соблазнил величественную французскую консульшу, высокую, крупную даму?» Он вздохнул.

– Единственное, что остается сделать, это найти ему подругу из наших.

Он захлопал в ладоши. Да, надо поставить эту мадемуазель Ариадну в условия жесткой конкуренции с израильской девственницей, безупречной во всех отношениях, чтоб все при ней: красота, здоровье, шикарные платья, стихи, фортепьяно, ванна каждый день и эти модные коньки и лыжи. Найдя подходящую кандидатуру, он поведает племяннику обо всех ее достоинствах, он убедит его своим красноречием, и будет его язык как перо опытнейшего писаря. Короче, их надо слегка окрутить и быстренько поженить, и больше никаких таких фантазий!

– А теперь вперед к раввину! Посмотрим, что он может нам предложить!

В два часа дня мадам Дэм и ее приемный сын уселись в салоне, она в лифе цвета бешеной лососины, он в брюках для гольфа. К их домашним туфлям были пришиты сменные войлочные подметки, чтобы не портить паркет.

– Ну, дорогуша, как прошел твой первый день на работе в ранге «А»? – спросила костистая дама, напоминающая рассудительного верблюда, с шеи которого тянулось короткое кожистое сухожилие, завершающееся мясистым шариком, неустанно раскачивающимся, как погремушка, но только беззвучная.

– Очень хорошо, – просто ответил Адриан, стараясь казаться одновременно непринужденным и легко привыкшим к новой ситуации. – Очень хорошо, – повторил он, – вот только ключ у книжного шкафа заедает. По правде говоря, он поворачивается, но каждый раз требуется большое усилие, и представь себе, только я сказал об этом человечку, отвечающему за хозяйство, он тут же прислал мне мастера. Когда ты в ранге «А», о тебе ох как заботятся.

– Конечно, дружок, – подхватила мадам Дэм и улыбнулась: ее длинные передние зубы неровно улеглись на дряблую подушечку нижней губы. – Послушай, я думаю, что ты извинишь мне этот скудный лянч с сэндвичами. Вовсе недостойный господина в ранге «А», но что делать, в такой день у меня совсем другое в голове, а зато у тебя сегодня вечером аппетит будет лучше. – Она внезапно замолчала, помяла в пальцах свою фрикадельку, свой живой брелок, прочность и эластичность которого в минуты задумчивости любила оценивать на ощупь. – Что случилось, мой Диди? У тебя вдруг стал такой озабоченный вид? Это все из-за нее? Расскажи своей Мамуле.

– Да все эта записка на ее двери. Все та же старая песня: она спит, не надо ее будить. Зря она принимает снотворные, дурная привычка.

Мадам Дэм снова поднесла руку к мясистой висюльке, ловко крутанула ее между чуткими опытными пальцами, вздохнула, но посчитала, что еще не время высказать все, что она думала по этому поводу. В столь торжественный день, когда на ужин ожидается сам господин заместитель Генерального секретаря Лиги Наций, Диди понадобится вся его энергия.

– Чего ж ты хочешь, ей нечем заняться, – не удержалась, однако, от замечания. – Ах, если бы она хоть чуть-чуть могла заняться хозяйством! А то сидит целыми часами в комнате и читает романы, от которых у нее бессонница, бедная деточка.

– Я серьезно поговорю с ней завтра, когда у нас больше не будет всех этих забот с приглашением, – сказал Адриан. – А снотворные она приняла вчера, представляешь, только потому, что я заполночь вернулся от Джонсонов. Кстати, утром я не успел рассказать тебе, как прошел этот ужин. Очень шикарно, прямо великосветский прием, восемнадцать человек. Обслуживание на высшем уровне. Все гости – люди из высшего света. Я, конечно, обязан своему назначению этим приглашением. Ты понимаешь, я теперь для Джонсонов не пустое место. Зам генсека был там, он был очень элегантен, но все время молчал. Только немного разговаривал с леди Хаггард, это близкая подруга семьи Джонсонов, они все называют друг друга по имени, то есть они то и дело называют ее Джейн. Ну, короче, она жена генерального консула Великобритании, который имеет все полномочия министра, и ты представь, как важно назначение в Женеву, это не каждому дано, но его там не было, он заболел гриппом. А она красавица, гораздо моложе своего мужа, ей не больше тридцати двух, и она пожирала глазами зама генсека. И когда прошли через гостиную, потом через другую, еще больше, потому что там анфилада из трех, представляешь себе…

– У ван Оффелей тоже анфилада из трех гостиных, – со скромной улыбкой прервала его мадам Дэм и глубоко, шумно вдохнула воздух носом.

– Да, ну и когда вошли в комнату, леди Хаггард села рядом с замом генсека и только и делала, что с ним говорила, прямо действительно ухаживала за ним, и представь себе, когда речь зашла о гроте в саду у Джонсонов, она предложила показать его ему. Что там происходило в этом гроте, я уж не знаю. Все, молчок! И потом, уезжая, она предложила отвести его в «Ритц» на своей машине, потому что он был без машины, может, в ремонте, хотя мне это кажется странным, все же «роллс-ройс». Что там между ними было, гм, я ни в чем не уверен, тайна, покрытая мраком. Да, я забыл, там был еще советник дипломатической миссии Румынии, он сидел слева от мадам Джонсон, а зам генсека справа. Ты видишь, в какие высшие сферы меня впустил мой ранг «А»?

– Да, дорогуша, – сказала мадам Дэм, в восторге от светского успеха своего приемного сына, но слегка уязвленная тем, что не может разделить с ним этот успех; ее не очень-то интересовали такие подробности из жизни высшего света, раз она там ни с кем не знакома.

– Ладно, хватит болтать. Скажи мне, Мамуля, тут меня вот что беспокоит. Бедняга Папуля после ужина такой грустный ушел в свою комнатушку, ты его все-таки зря так спровадила.

– И вовсе не зря, я ему очень даже мягко объяснила, что нам с тобой надо спокойно обсудить подготовку сегодняшнего ужина, я даже назвала его «мой дорогой Ипполит», так что все хорошо.

– Но он чувствует, что его отстранили от дел.