«Ну вот, правда, Вермейлен, только взгляни на эти часики-браслет, настоящий “Патек-Филипп”, лучшая швейцарская марка, так-то, старик, хронометр высшего класса, дорогой мой, со всеми документами, с гарантией и даже с будильником, представляешь, если хочешь, я поставлю тебе послушать, и стопроцентная водонепроницаемость, можно с ними купаться, можно даже их намыливать, если вдруг взбредет в голову, и они не позолоченные, а из цельного золота, восемнадцать каратов, можешь проверить, две с половиной тыщи швейцарских франков, не шутка, старик».

Он хихикнул от удовольствия и с симпатией подумал о славном Вермейлене и его тяжелых стальных часах. Вот уж кто невезунчик, бедняга Вермейлен, но все же очень славный малый, он так к нему привязан. Пожалуй, завтра надо отправить ему большую коробку лучших шоколадок, самую большую, какую только сумеет найти. Вермейлен с удовольствием их отведает вместе со своей бедной туберкулезницей-женой в их маленькой темной кухне. Так приятно делать людям добро. Он потер руки при мысли, как порадуется Вермейлен, и открыл следующее досье.

– Тьфу, опять нота протеста Камеруну!

Прямо какая-то неистребимая нота! Ему уже осточертело расписываться в получении этой служебной записки – что-то связанное с трипанозомиазом в Камеруне! В гробу он видал этих камерунских козлят и их сонную болезнь! А нота была тем не менее срочной, на правительственном уровне. Надо обязательно сегодня обработать. Это досье валялось неделями. Все Веве виноват, который возвращал его на исправление раз за разом. И ему постоянно приходилось все заново переделывать. Последний раз из-за «что касается». Когда главный сказал ван Вриесу, что ему не нравятся все эти «что касается», Веве устроил на них охоту. Рабская психология! А что на сей раз? Он прочитал записку начальника на стикере: «Г-н Дэм, будьте добры поправить последний пункт вашего проекта. В нем четыре раза употребляется предлог “в”. На кого мы будем похожи в глазах французского правительства? В.В.». Он перечитал последний пункт: «Имею честь, господин министр, в заключение уверить Вас в моей благодарности и прошу не отказать в просьбе принять заверения в совершенном к Вам почтении».

– Да, бросается в глаза, – признал он. Мерзкие камерунские козлята! Хоть бы они все перемерли от своей сонной болезни и о них не надо было больше говорить!

Тоскующий мечтатель, он поник головой на стол, закатил глаза и принялся открывать и закрывать вражеское досье, каждый раз меланхолично произнося при этом страшное ругательство. Наконец он выпрямился, прочитал фразу, которую надо исправить, застонал. Ладно, согласен, сейчас же исправлю.

– Сейчас же, – зевнул он.

Он встал, вышел, направился под спасительную сень туалета – такой маленький законный отпуск. Чтобы оправдать свое присутствие там, он попробовал использовать унитаз по назначению, в итоге изобразил процесс, задумчиво глядя на струящуюся по фаянсу воду. Застегнувшись, он взглянул в большое зеркало. Упер руку в бок и невольно залюбовался собой. Этот костюм в светло-коричневую клеточку все-таки очень стильный, и пиджак отлично обрисовывает талию.

– Адриан Дэм, шикарный мужчина, – в очередной раз поведал он зеркалу, бережно расчесывая свои волосы, сбрызнутые сегодня утром (как, впрочем, и всегда по утрам) терпким дорогим лосьоном.

Потом решительно, воинственно зашагал назад. Проходя мимо кабинета ван Вриеса, он не преминул тихо и не без изящества информировать своего вышестоящего по служебной лестнице коллегу, что этот гад – сын женщины неподобающего поведения. Довольный собой, он издал сдавленный смешок, как двоечник с последней парты, даже и не смешок, а некий намек на смешок, символ смешка, как бы просто фыркнул, не шевеля губами. Затем опять вошел в один из лифтов без дверей, безостановочно снующих между этажами (сотрудники называли их «четки»), – это был неистощимый источник забавы для скучающих служащих. Поднявшись на пятый этаж, он вышел и поехал вниз на другом лифте. На первом этаже он с озабоченным видом зашел в лифт, идущий вверх.

Вернувшись в свою клетку, он решил наверстать упущенное время. Чтобы привести себя в рабочее состояние, принялся старательно выполнять упражнения дыхательной гимнастики (поскольку он заботился о себе любимом, то был всегда на страже своего дорогого здоровья, обожал общеукрепляющие, которые принимал постоянно, делая перерыв лишь на несколько недель, причем каждый следующий препарат был настолько эффективен, что предыдущий тут же бывал предан забвению. В данный период он накачивал себя английским тонизирующим средством, находя его чудотворным. «Этот метатон великолепен, – рассказывал он жене, – я чувствую себя переродившимся с тех пор, как его принимаю». Недели через две он забросит метатон ради чудодейственного комплекса витаминов. Формулировка изменится мало: «Этот витаплекс великолепен, я чувствую себя переродившимся с тех пор, как его принимаю»).

– Великолепно, – сказал он себе на двадцать первом вдохе. – Мои поздравления, дорогой. А теперь – за работу, дружок.

Но прежде надо одним глазком взглянуть на «Трибуну», ну чтобы просто быть в курсе событий. Как он выдрессировал старика швейцарца, каждый день приносит ему «Трибуну» и «Пари-суар» в четыре часа минута в минуту! Да уж, он такой, спуску не дает! Открыв женевскую вечернюю газету, он пробежал глазами заголовки. Выборы в Бельгии, очередная победа монархической партии. Замечательно. Дегрель – яркая личность. Да, какие-то клеточки в его организме отзывались на идеи Дегреля, который собирался вскоре освободить Бельгию от жидомасонской мафии. Растленные души эти евреи. Взять хотя бы Фрейда с его теориями, высосанными из пальца, далеко же они могут завести! Ну ладно, за работу!

Он сел за письменный стол, наполнил бензином зажигалку, которая вовсе в этом не нуждалась (ведь он заправлял ее только вчера), но он так любил своего маленького друга, так хотел окружить его вниманием и заботой… Покончив с этим занятием, он снова взглянул в карманное зеркальце, чтобы не чувствовать себя одиноким. Полюбовался своим круглым детским лицом, честными голубыми глазами за стеклами массивных очков в роговой оправе, подправил тоненькие усики кисточками и круглую холеную бородку, бородку интеллигента – но творческого интеллигента. Великолепно. Язык не обложен. Нет, порядок, розовый, можно позавидовать. Великолепно.

– Неплохо, сир Дэм. И впрямь красивый мужчина, законной половине не на что жаловаться.

Он спрятал зеркальце в футляр из крокодиловой кожи, зевнул. Сегодня вторник, унылый день, сплошная безнадега. Еще три с половиной дня тянуть лямку. Чтобы утешиться, он снова взглянул на часы-браслет. Уверенный, что в четырех стенах за ним никто не следит, он быстро поцеловал его. Солнышко мое, сказал он браслету. Потом подумал об Ариадне. Да уж, он – муж красивой женщины, он имеет право трогать ее везде, и за грудь, и ниже спины, как хочет и когда хочет. Красивая женщина, предназначенная только ему. Честное слово, брак имеет свои преимущества. Да, вечером он не подкачает. Ну, хватит, пора за работу, ведь труд – святой закон природы. С чего начать? О боже, он совсем забыл, британский меморандум, на нем пометка «сверхсрочно». Ну и мерзавец Веве! Все ему срочно! Он полистал толстую папку. Двести страниц, вот свиньи! У них что, времени навалом, в этом Министерстве колоний? А сейчас сколько времени-то? Уже двадцать минут пятого. Больше полутора часов до шести. За полтора часа ему не прочитать двести страниц текста через один интервал. Он любит, когда у него времени с запасом, как минимум часа четыре, чтобы действительно погрузиться в работу, знать, что сможет завершить начатое, короче говоря, серьезно потрудиться. И кстати сказать, эту тягомотину нужно читать одним махом, чтобы иметь цельное представление. И к тому же, «сверхсрочно» ведь не означает «в тот же день»? Двести страниц, Боже милостивый! Гнусный Альбион! Ладно, прочтем тягомотину утром, всю сразу.

– Обещаю и клянусь, завтра утром, не откладывая! Как только пробьет девять часов, ты увидишь, старик. О-ля-ля, если вышеозначенный Дэм берется за дело, все горит огнем и стекла дрожат!