– Бриссаго, это вульгарно.

– Но я зе курю их каздый весер после узына!

– Ты неправильно делаешь, такие сигары курят почтальоны. Адриан, ты заведешь беседу о книге «История моей жизни», то есть о королеве Румынии, и о нашем дорогом докторе Швейцере. Это будет сюжет персонально для меня. Пломбир! – вскричала она без всякого перехода.

– Что ты хочешь этим сказать, Мамуля?

– Можно предложить ему пломбир тутти-фрутти.

– Но, Мамуля, это невозможно, нельзя подавать мороженое в десять часов вечера. На что это будет похоже?

– Да, очевидно, ты прав, Диди. Но это так жаль, оно не доживет до завтрашнего вечера, все растает, даже в холодильнике. Надо купить завтра еще у мороженщика, только нужно такое же. Послушай, Ипполит, пойди скажи Марте, что она может съесть пломбира сколько хочет, это доставит бедной девушке удовольствие, и к тому же это доброе дело.

Месье Дэм не преминул повиноваться и кубарем помчался сообщать Марте приятное известие. На кухне он спешно запихал в рот пломбира – так много, что подавился. Вернувшись в гостиную, сдерживая приступы кашля, он осмелился спросить Антуанетту, нельзя ли ему выпить рюмку коньячку, «а то я казется замерз, сам не пойму посему».

В девять пятьдесят мадам Дэм сочла уместным отправиться в комнату и подправить уродство.

Умастив волосы бриллиантином с гелиотропом, она занялась лицом, штукатуря его с помощью специальной пуховки и белой пудры под названием «Карина», которая использовалась только в особых случаях и которую она держала в потайном ящике своего секретера. После чего она помазала за ушами несколькими капельками «Флорами», духов сорокалетней выдержки. Соблазнительная и вновь расцветшая, она спустилась и торжественно вплыла в салон, высокоморальная, социально адаптированная и благоуханная, с вымученным чувством собственного достоинства лицом.

– Который час? – спросила она.

– Девять пятьдесят семь, – сказал Адриан.

– Через три минуты, – добавил месье Дэм, выпрямившись как свечка.

Теперь они ждали, не решаясь взглянуть друг на друга. Чтобы заполнить пустоту, время от времени кто-нибудь ронял фразу о температуре в гостиной, о преимуществах устройства для спускания воды в туалете после ремонта, о сравнительных достоинствах китайских и цейлонских чаев, поскольку у первого более тонкий аромат, а второй более крепкий. Но душой и телом они были не здесь. «Да, – рассказывала мадам Дэм своим подругам, с которыми должна была встретиться в следующий понедельник на собрании по кройке и шитью в пользу новообращенных туземцев с Замбези, – недавно мы очень поздно легли, маленький частный вечер, чисто среди своих, из приглашенных был только заместитель Генерального секретаря Лиги Наций. Это был истинный пир духа. О, какой он очаровательный, такой сердечный, такой простой, ну, по крайней мере с нами, вы понимаете».

В десять часов прозвонили одновременно стенные часы из Нешателя и трое остальных стенных часов, их все очень точно отрегулировал месье Дэм. Адриан встал, и приемный отец встал вслед за ним. Минута была исполнена величия. Хозяйка дома погладила себя по шее, чтобы проверить, на месте ли бархотка, затем приняла позу изысканного ожидания, улыбнулась с прежним измученным видом, как обычно выставляя свои кривые резцы на всеобщее обозрение.

– Ты не встанес, моя милоська?

– Дамы принимают мужчин сидя, – ответила «милоська», умело потупив глаза.

Причесав круглую бородку, Адриан решил, что следует разложить в геометрическом порядке шикарные сигары, купленные накануне. Потом он положил их опять как придется, потому что так было лучше, как-то более артистично. Мадам Дэм вздрогнула, и ее мясная фрикаделька на шее закачалась с природным изяществом.

– Что там? – спросила она.

– Ничего, – ответил месье Дэм.

– Я, кажется, слышал шум машины.

– Это ветер, – сказал Адриан.

Мадам Дэм открыла окно. Нет, никакой машины.

В десять было объявлено, что аргентинская вечеринка началась, вероятно, с опозданием, чего еще ожидать от этих латиноамериканцев. К тому же заместитель Генерального секретаря, возможно, был вовлечен в важную деловую беседу с кем-нибудь из этих господ, как обычно бывает, когда подают кофе и сигареты. Не может же он все бросить в тот момент, когда необходимо принять важное государственное решение, сказала мадам Дэм. Это тосьно, подтвердил месье Дэм.

В десять часов двенадцать минут вдруг появилась Ариадна в платье из черного крепа. Одарив каждого улыбкой, она спросила, невинно хлопая ресницами, ожидается ли господин заместитель Генерального секретаря. – Ты же видишь, мы его ждем, – ответил Адриан, напружинив челюстные мышцы, чтобы придать своему лицу решительное и мужественное выражение. – Произошло небольшое недоразумение, – объяснил месье Дэм. – А когда придет господин заместитель Генерального секретаря? – спросила она, тщательно выговаривая каждый слог. – Около десяти часов, сухо ответила мадам Дэм.

– Я подожду вместе с вами, – любезно сообщила Ариадна.

Она села. Затем она скрестила руки на груди и заявила, что в гостиной прохладно. Затем она скрестила ноги. Затем встала, извинилась и сказала, что сходит за шубкой. Вернувшись с норковым манто на плечах, она снова села, скромно потупив взор. Затем вздохнула. Затем, став тише воды ниже травы, она снова скрестила руки на груди. Затем вновь опустила руки и вежливо зевнула.

– Если вы устали, можете пойти отдыхать, – сказала мадам Дэм.

– Спасибо, мадам. Признаюсь, вот так сидеть и ждать в холоде меня немного в общем-то утомляет, и к тому же мне хочется спать. Ну так спокойной ночи, мадам, – улыбнулась она. – Спокойной ночи, папочка, спокойной ночи, Адриан. Я надеюсь, этот господин скоро придет.

В десять двадцать семь Адриан переставил все редкие книги на полке в алфавитном порядке, затем отметил, что ветер стал сильнее. Месье Дэм добавил, что, по его мнению, надвигается гроза, слегка похолодало и вообще-то можно разжечь камин. Мадам Дэм сказала, что в подвале больше нет дров и вообще что за дело, – разжигать камин первого июня. В половине одиннадцатого она объявила, что у нее болит спина. «Тихо, машина едет!» – предупредил месье Дэм. Но автомобили все никак не останавливались возле их дома. В десять часов тридцать две минуты все услышали, как бешеная, неистовая «Марсельеза» слетела с клавиш и, сорвавшись с цепи, пронеслась по всем этажам виллы Дэмов. За ней последовала тошнотворная тема из балета «Коппелия». «Странно как-то ей хочется спать», заметила мадам Дэм.

В тридцать пять минут одиннадцатого маленький старичок стянул пятый птифур, который начал тайно таять во рту, в целях конспирации плотно закрытом. Затем ему худо-бедно удалось справиться с проглатыванием. В десять сорок он съел девятое – с большим комфортом, поскольку мадам Дэм прикрыла глаза. Со второго этажа тяжело спускался траурный марш Шопена, в салоне сгущалась тишина, лишь ветер стонал в стеклах, лишь Папуля Дэм с печальной страстью жевал птифуры, и каждое новое пирожное казалось все менее и менее вкусным, лишь у двери озябшая Марта стояла на посту в наряде субретки из комедии положений. Ветер удвоил усилия, и на этот раз была очередь Адриана сказать, что собирается гроза. Опять воцарилась тишина, месье Дэм задрожал. Пойти взять пальто? Нет, это ее разозлит.

– А кстати, Антуанетта, – спросил он спустя некоторое время, – в какую статью бюдзета мы записем расходы на этот прием?

– В личные расходы Адриана, – сказала она и встала. – Спокойной ночи, я ложусь спать.

В без пятнадцати одиннадцать в гостиной оставались только двое мужчин и шесть птифуров. Месье Дэм, теперь удобно завернувшийся в просторное шерстяное пальто, подал мысль, что пора идти спать, добавив, что у него болят ноги и слегка расстроился желудок. Адриан ответил, что на всякий случай посидит еще несколько минут. Месье Дэм пожелал ему спокойной ночи и направился к двери походкой человека с обострением ишиаса. У порога он обернулся.

– Для меня это было сто-то, – сказал он.