Он скрестил руки на груди и поклонился направо и налево под маленьким сводом, возвышавшимся, словно башня, из берлоги черного автомобиля. Поклониться направо, поклониться налево, очень скромно. Направо, налево, и — скромно, скромно. Не забывай, ты — Слуга Всех.
Волнение нарастало, и он краем глаза взглянул на Моддо, одобрительно кивавшего внизу. Добрый старый Моддо. Это день и его триумфа. Установление полного контроля было целиком и полностью достижением Слуги Образования. И тем не менее Моддо в полной безвестности сидел позади шофера вместе с личными телохранителями Гароммы; сидел и вкушал сладость триумфа лишь языком своего вождя — как, впрочем, делал уже на протяжении более двадцати пяти лет.
К счастью для Моддо, такой сладости было ему достаточно. Хотя, к сожалению, нашлись и другие — по крайней мере еще один, которому хотелось большего…
Гаромма кланялся направо и налево и, кланяясь, с любопытством смотрел поверх мотоциклистов-полицейских, плотным кольцом окружавших его машину. Он смотрел на народ Столицы, его народ, поскольку все и каждый на Земле принадлежали ему. Толкая друг друга, стоявшие на тротуарах люди широко раскидывали руки, когда черный автомобиль проезжал мимо.
— Служи нам, Гаромма! — вопили они. — Служи нам! Служи нам!
Он смотрел на их искаженные лица, на пену, которая у многих появлялась в углах ртов, на полузакрытые глаза и гримасы экстаза, на качающихся мужчин, корчащихся женщин, повалившихся на землю в припадке невыразимого блаженства… И кланялся. Скрестив руки на груди, он кланялся. Направо, потом налево. Скромно.
На прошлой неделе, когда Моддо просил его указаний по церемониальным и протокольным вопросам в связи с сегодняшним торжеством, Слуга Образования вскользь заметил, что ожидается необычно высокий уровень массовой истерии при лицезрении вождя. И Гаромма наконец вслух задал вопрос, который его давно интересовал:
— Моддо, а что происходит у них в голове, когда они меня видят? Я понимаю: они преклоняются, пьянеют и все такое. Но как именно вы, ребята, называете это чувство, когда говорите о нем в лабораториях или там в своем Образовательном Центре?
Высокий мужчина провел ладонью по лбу. Этот жест был так хорошо знаком Гаромме.
— Они испытывают выстреливающее освобождение, — медленно проговорил он, глядя поверх плеча Гароммы, как будто считывал ответ с электронной карты мира за спиной у вождя, — Все напряжение, которое накапливается у этих людей в результате каждодневного соблюдения мелких запретов и постоянного принуждения, вся неприязнь к инструкциям и указаниям организованы Службой образования таким образом, что чувства высвобождаются взрывообразно в тот момент, когда они видят ваше изображение или слышат ваш голос.
— Выстреливающее освобождение… Гм-м! Никогда не думал об этом в таком аспекте.
Моддо поднял руку в знак непреклонной искренности:
— В конце концов, вы — тот единственный человек, чья жизнь, как предполагается, проходит в нижайшей покорности, превосходящей все, что они только могут вообразить. Человек, который держит перепутанные нити управления миром в своих терпеливых, чутких пальцах; самый добросовестный и больше всех работающий наемный служащий; козел отпущения народных масс!
Гаромма усмехнулся, слушая ученые разглагольствования Моддо. Однако сейчас, разглядывая свой орущий народ из-под прикрытых век, он решил, что Слуга Образования был совершенно прав.
Разве не написано на Большой печати Мирового государства: «Все люди должны кому-то служить, но только Гаромма — Слуга Всех»?
Они верили, и верили непоколебимо, что без него океан прорвет плотины и затопит землю, тела людей поразят инфекции и начнутся эпидемии, которые могут уничтожить целые районы, выйдут из строя коммунальные службы, и города за неделю погибнут от жажды, местные чиновники станут угнетать народ и развяжут безумные смертоубийственные войны друг с другом. Если не будет его, не будет Гароммы, который трудится денно и нощно, дабы все работало согласованно и титанические силы природы и цивилизации находились под контролем. Люди знали это, потому что всякий раз, когда «Гаромма уставал от служения», что-нибудь обязательно случалось. Что значил безрадостный фарс их жизни по сравнению с неумолимо скучным — но, ах, столь необходимым! — его непосильным трудом? Тут, в этом хрупком, серьезном мужчине, скромно раскланивающемся направо и налево, направо и налево, была не только божественность, позволявшая Человеку спокойно существовать на Земле, но также и кристаллизация всего подспудного, что неизменно создавало у эксплуатируемых ощущение, будто все могло бы быть еще хуже, и по сравнению С подонками общества они, несмотря на все свои страдания, настоящие короли да монархи.
Неудивительно, что толпа неистово протягивала руки к нему, Слуге Всех, Чернорабочему Мира, Служке Цивилизации, выкрикивая свое торжественное требование и одновременно отчаянную мольбу: «Служи нам, Гаромма! Служи нам, служи нам, служи нам!»
Разве те смирные овцы, которых он мальчишкой пас на северо-западной окраине Шестого района, разве эти овцы тоже не чувствовали, что он был их слугой, когда гнал их и приводил на лучшие пастбища и к холодным ручьям, когда он защищал отару от врагов и выковыривал камушки из копыт — и все это ради того, чтобы вкуснее была их дымящаяся плоть на столе его отца? А ведь эти гораздо более полезные стада двуногих, смышленых баранов одомашнены ничуть не хуже. И основополагающим принципом для них было то, что правительство является слугой народа, а высшая правительственная власть — самый преданный слуга.
Его овцы. Он по-отечески, по-хозяйски улыбался им, проезжая в специальном автомобиле по ревущей, затопленной лицами улице от Лачуги Служения к Образовательному Центру. Его овцы. И те полицейские на мотоциклах, и те пешие полицейские, которые, взявшись за руки, по всему пути сдерживают рвущуюся толпу, — это его овчарки. Другая порода домашних животных.
Он и сам был таким же тридцать три года назад, когда приехал на Остров, только что закончив сельскую школу Службы Безопасности, и начал работать полицейским в Столице. Неуклюжая, чересчур усердная овчарка. Одна из самых незначительных овчарок Слуги Всех предыдущего режима.
Но через три года ему представился шанс — когда вспыхнул Крестьянский бунт в его родном районе. Хорошо зная внутреннюю ситуацию, а также истинных вожаков, он смог сыграть важную роль в подавлении восстания. А после этого, получив новую и важную должность в Службе Безопасности, встретился с многообещающими молодыми людьми из других служб, в частности с Моддо, первым и самым полезным человеком, которого он сам приручил.
Имея в своем распоряжении превосходный административный ум Моддо, Гаромма стал настоящим экспертом в благородном искусстве политического перерезания горла, и когда его начальник попытался занять самый высокий кабинет в мире, Гаромме представился великолепный случай продать его и стать новым Слугой Безопасности. С этого момента, вместе с Моддо, дымящим в его кильватере и разрабатывающим стратегические тонкости, он всего через несколько лет на пепелище старого правительства смог отпраздновать собственное благополучное перемещение в Лачугу Служения.
Однако урок, который он преподал обитателям этого искореженного взрывами и изрешеченного пулями здания, сам Гаромма уже никогда не забывал. Он не мог знать, сколько Слуг Безопасности до него использовали свою должность, чтобы добраться до громадного деревянного табурета Слуги Всех, — все книги по истории, как и другие книги, тщательно переписывались в начале каждого нового правления. А Предание, которое обычно было надежной путеводной нитью в прошлое, если уметь правильно просеивать факты, на этот счет ничего не сообщало. Тем не менее очевидно, что сделанное им мог совершить и другой, что Слуга Безопасности был логичным, естественным наследником Слуги Всех.
И беда заключалась в том, что с этой угрозой ничего нельзя было поделать, кроме как держаться настороже.