— Да что могут на общем фоне значить несколько мужчин-нулей? — взъярился Грей. — В новостях говорили, что за последние пять лет банки спермы никогда не были настолько полны. Мы им не нужны.

— Командир, — обратился ко мне Ванг Хси, выставив треугольный подбородок. — Позвольте и мне задать вам вопрос. Неужели вы искренне полагаете, будто мы поверим, что наука, способная воссоздать живое, высокоэффективное человеческое тело со сложной пищеварительной и сложнейшей нервной системой — и все это из кусочков мертвой и разлагающейся протоплазмы, — не в силах хотя бы один-единственный раз воспроизвести и половые клетки?

— Вам придется мне поверить. Потому что это именно так.

Ванг сел, остальные тоже. На меня они больше не смотрели.

— Неужели вы никогда не слышали о том, — взмолился я, — что суть индивидуума заключена в его половых клетках в гораздо большей степени, чем в любых других частях его организма? Что некоторые биологи-чудаки даже считают, будто наши тела и тела всех других существ есть лишь переносчики, временные прибежища, с помощью которых половые клетки воспроизводят сами себя? И вообще это сложнейшая из всех биотехнических загадок! Поверьте мне, парни, — страстно добавил я, — что, когда я говорю, что биология еще не решила проблему половых клеток, я говорю правду. Я точно это знаю.

Это их добило окончательно.

— Слушайте, — продолжил я. — У нас есть одна общая черта с эотийцами. Насекомые и теплокровные животные бесконечно далеки друг от друга. Но только у общественных насекомых и общественных животных вроде человека можно обнаружить индивидуумов, которые хотя и не участвуют лично в цепочке воспроизводства, тем не менее жизненно важны для своего вида. Например, воспитательница детского сада — бесплодная, но несомненно незаменимая для формирования личностей и даже психики детей, о которых она заботится.

— «Лекция по ориентации для заменителей солдат номер четыре», — сухо произнес Вейнстайн. — Он вычитал все это в книжке.

— Я был ранен, — заявил я, — Я был серьезно ранен пятнадцать раз. — Я встал и принялся закатывать рукав. Он оказался мокрым от пота.

— Мы и так видим, что вы были ранены, командир, — неуверенно проговорил Ламед, — Это ясно по вашим медалям. И вам незачем…

— И после каждого ранения меня латали, и я становился как новенький. Даже лучше. Взгляните на эту руку, — Я согнул ее, демонстрируя, — До того как старая рука сгорела в небольшой стычке шесть лет назад, я не мог нарастить на ней такие мускулы. К культе мне приделали руку лучше прежней, а рефлексы у меня, уж поверьте на слово, никогда не были столь хороши, как сейчас.

— Но что вы имели в виду, — начал Ванг Хси, — когда говорили, что…

— Пятнадцать раз я был ранен, — перебил я его, возвысив голос, — и четырнадцать раз меня восстанавливали. Но в пятнадцатый раз… Что ж, в пятнадцатый раз я получил рану, перед которой медики оказались бессильны. И они ничем не смогли мне помочь.

Роджер Грей открыл рот.

— К счастью, — прошептал я, — эта рана оказалась не на заметном месте.

Вейнстайн захотел меня о чем-то спросить, но передумал и сел. Но я сказал то, что он хотел узнать.

— Нуклеонная гаубица. Потом выяснили, что у нее был дефектный снаряд. Он убил половину команды на нашем крейсере второго класса. Я не погиб, но оказался на пути нейтронного пучка, вылетевшего назад.

— И этот пучок… — Ламед что-то быстро подсчитал в уме, — Этот пучок стерилизовал бы любого на расстоянии менее двухсот футов. Если только на вас не был надет…

— Не был, — Я перестал потеть. Все кончилось. Я раскрыл свой драгоценный секрет и теперь смог глубоко вдохнуть, — Так что как видите… во всяком случае, я знаю, что эту проблему еще не решили.

Роджер Грей встал.

— Эй, — сказал он и протянул руку. Я пожал ее. Нормальная рука, разве что чуточку сильнее обычной.

— Экипажи «рогаток», — добавил я, — набираются из добровольцев. Кроме двух категорий: командиров и заменителей солдат.

— Наверное, по той причине, что человечеству легче всего ими пожертвовать? — спросил Вейнстайн.

— Правильно, — согласился я. — Потому что человечеству легче всего ими пожертвовать.

Он кивнул.

— Ну черт бы меня побрал, — рассмеялся Ламед, тоже поднимаясь и протягивая мне руку. — Добро пожаловать в наш город.

— Спасибо, — отозвался я, — Сынок.

Он изумился, услышав последнее слово.

— Осталось рассказать совсем немного, — объяснил я. — Никогда не был женат, а в увольнениях был слишком занят в барах и всячески развлекался, чтобы заглянуть в банк спермы.

— Ого, — произнес Вейнстайн и указал на стену толстым пальцем. — Значит, вот оно как?

— Вот именно. Это и есть моя семья. Единственная, которая у меня когда-либо будет. А этих штучек, — я постучал по своим медалям, — я набрал почти достаточно, чтобы заработать право на замену. Как командир «рогатки» я в этом уверен.

— Единственное, что вы пока не знаете, — уточнил Ламед, — так это насколько большой процент тех, кто придет вам на замену, будет посвящен вашей памяти. А процент этот зависит от того, сколько еще медалей появится у вас на груди до того, как вы станете… э-э… можно ли мне сказать _сырьем?_

— Да, — ответил я, испытывая безумную легкость, ясность и расслабленность. Я все им сказал и больше не ощущал на плечах тяжесть миллиарда лет эволюции и воспроизводства, — Да, Ламед, можешь так и сказать.

— Знаете, парни, — продолжил Ламед, — по-моему, нам всем хочется, чтобы командир набрал побольше «фруктового салата». Он отличный парень, и таких, как он, в нашем клубе должно быть побольше.

Теперь они стояли вокруг меня — Вейнстайн, Ламед, Грей, Ванг Хси. Приветливые и надежные. А у меня все крепло ощущение, что мы станем одним из лучших экипажей «рогаток»… Да что значит _одним_ из лучших? Лучшим, мистер, лучшим!

— Ладно, — подытожил Грей. — Веди нас куда и когда захочешь… _Папуля._

Это был день полного контроля…

Гаромма, Слуга Всех, Чернорабочий Мира, Служка Цивилизации, приложил слегка надушенные пальцы к лицу, закрыл глаза и позволил себе понежиться в лучах абсолютной власти, полной власти, такой власти, о какой ни один человек даже не смел мечтать до сего дня.

Полный контроль. Полный.

За одним исключением. За исключением одного-единственного амбициозного отщепенца. Одного очень полезного человека. Вопрос заключался в том, следует ли отщепенца задушить сегодня днем за его письменным столом или позволить ему приносить пользу — под самым пристальным наблюдением — еще несколько дней, еще несколько недель? Его предательство, его заговоры, безусловно, уже созрели. Что ж, Гаромма примет решение позже. На досуге.

А пока, что касалось всего прочего и любого другого человека, — все было под контролем. Под контролем находились не только мозги людей, но также и их железы. Их самих и их детей.

А кроме того, если расчеты Моддо верны, и детей их детей.

— Да, — пробормотал Гаромма, вдруг вспомнив отрывок устного текста, которому много лет назад его научил отец-крестьянин, — да, до седьмого колена.

Интересно, подумал он, из какой древней книги, погибшей в давнишнем костре, взят этот текст? Отец не мог бы сказать ему об этом, так же как и никто из друзей или соседей отца; все они были ликвидированы после крестьянского восстания в Шестом районе тридцать лет назад.

Подобное восстание, вероятно, больше уже никогда не сможет произойти. Во всяком случае, не при полном контроле.

Кто-то осторожно дотронулся до его колена, и Гаромма прекратил бесцельные размышления.

Моддо. Слуга Образования, сидевший чуть ниже в глубине автомобиля, подобострастным жестом показал на прозрачный ракетонепробиваемый купол, укрывавший до пояса его вождя.

— Народ, — произнес он, по обыкновению заикаясь. — Там. Снаружи.

Да. Они выезжали из Лачуги Служения собственно в город. По обеим сторонам улицы насколько хватало глаз стояли волнующиеся толпы, черные и плотные, как копошащиеся муравьи на теле земляного червя. Гаромма, Слуга Всех, не мог быть слишком явно занят собственными мыслями — вот-вот его увидят те, кому он столь преданно служит.