— Я люблю тебя, — сказала Сабрина. — Я не могла смириться с тем, что тебя больше нет. Я так скучала.
Лежа в объятиях сестры, Стефани задрожала.
— Я ничего не помнила про тебя. Вспоминала вещи, других людей… так, обрывочные, бессвязные воспоминания и мысли, но про тебя — ничего. Я люблю тебя, я люблю тебя, но я ничего про тебя не помнила. Но почему? Ах, Сабрина, столько всего случилось! Неужели нам с тобой удастся когда-нибудь во всем разобраться?
Сабрина засмеялась, но голос у нее дрожал.
— Начнем с самого начала. Но не сейчас. Давай пока не будем начинать этот разговор, давай просто побудем вместе…
— Нет, нам надо поговорить. Надо. Я же лишилась всего… ты знала об этом? Все это было так ужасно: такое впечатление, что бредешь словно в тумане, а вокруг — ничего,только…
— …пустота, — добавила Сабрина. — Я знала об этом, когда думала о тебе, ничего больше нет, только страшная…
— …пустота. Да, так все и было. Я знала, как называются окружающие меня вещи, узнавала, на каких языках говорят люди вокруг… странно, не правда ли? Хотя, может, и нет. Кто-то из врачей сказал мне, что я подавляю мысли о себе, потому что со мной случилось что-то вроде раздвоения личности, и я стала терзаться болью или чувством вины… — Они с Сабриной быстро переглянулись, и Стефани поспешила переменить тему. — Так что про саму себя я ничего не помнила. — Ничего. — Хотя… вообще-то, наверное, кое-что все-таки помнила, потому что мне всегда казалось странным, что меня зовут Сабрина. А потом Леон написал мой портрет, портрет, на котором я была изображена в двух лицах, и, посмотрев на него, я почувствовала себя такой счастливой… — Она покачала головой. — Не могу поверить. Все возвращается на круги своя. И как будто ничего и не было. Но я же ничего не знаю про тебя. Чем ты занималась, что случилось… Ой! Пенни и Клифф! Ты их видела? Как они?
Последовала мимолетная пауза — даже сердце екнуть не успело.
— Да. Все в порядке. Да, ты права. Нам надо поговорить. Может, заварить чаю, как по-твоему?
— Ой, да, давай. Но не можем же мы остаться прямо здесь. Мне хочется все узнать. Давай пойдем на кухню. Ой, а как же Леон… — Стефани обвела комнату взглядом, ища его. — Леон?
— Да. — Он подошел к ней. В голове вертелась одна и та же мысль: Пенни и Клифф, Пенни и Клифф. Как-то раз она вспомнила эти имени и спросила, не ее ли это дети. — Что вам приготовить? Может быть, я заварю чай, а потом… — Совершив над собой усилие, он заставил себя продолжать. — …оставлю вас наедине.
На лице Стефани отразилось смятение.
— Нет. — Она встала, и Сабрина встала вместе с ней. Обнявшись за талию, они прижались друг к другу. — Ты не против? — спросила она, обращаясь к Сабрине. — Я хочу, чтобы Леон все знал.
— Если ты этого хочешь.
— Я знаю, нам надо поговорить наедине, особенно после того, как прошло столько времени…
— Да. Но мы сделаем так, как ты хочешь. — Сабрина протянула руку. — Здравствуйте, Леон. Рада с вами познакомиться.
Сквозь замешательство и страх, от которого у него по коже побежали мурашки, он почувствовала, что они понимают друг друга мгновенно, с полуслова, испытывая безграничную любовь друг к другу, и понял, что не сможет, даже не будет пытаться разорвать эту связь. Это чувство принадлежало им одним, и оно все меняло: из-за этого его жизнь со Стефани перевернулась. Но в то же время ему нравилась эта женщина: ее любовь к сестре, ее сердечность и непосредственность. Она не станет лгать и поощрять ложь в других, мелькнула у него мысль. Он пожал протянутую Сабриной руку и, уловив грустное выражение ее глаз, спросил себя: что именно в этой невероятной встрече причиняет ей боль.
— Леон Дюма, — представился он. — Но я не знаю, как вас зовут.
— Сабрина… Лонгуорт. — Она слегка запнулась, выговаривая это имя. — Но в то же время… Стефани Андерсен.
Стефани нахмурилась.
— Это было так давно… и не по-настоящему.
— Но нам сказали, что тебя нет в живых, и я не могла…
— Нет в живых?— Стефани непонимающе уставилась на нее, и внезапно все события, происшедшие в прошлом году, казалось, обступили ее со всех сторон, вставая поодиночке на отведенные им места. — Лакост… Макс Лакост. Сабрина Лакост. Но его звали Макс Стювезан, а меня звали Стефани Андерсен. Он этого, конечно, не знал; он думал, что я — это ты, так что когда он мне сказал, что меня зовут Сабрина, когда сказал, что у меня никогда не было детей и он никогда не слышал про Гарта, он сказал правду. Но он еще сказал, что мы женаты, а я никогда не выходила за него замуж. Да и как бы я могла за него выйти? Наверное, он это выдумал, когда на яхте произошел взрыв. Он изменил фамилию и сделал так, чтобы у всех сложилось впечатление, будто мы погибли. Он сделал так, что мы исчезли. Ты, конечно, думала, что нас больше нет в живых. Да и как ты могла думать иначе? А потом… — Она безумными глазами посмотрела на Сабрину. — …потом ты уже не могла снова стать прежней.
— Вы с Максом не были женаты? — спросил Леон. Из всего, что было только что сказано, он уяснил только это.
— Нет. Ах, Сабрина, значит, вот что ты имела в виду, говоря, что меня нет больше в живых. — Она поцеловала Сабрину в щеку. Они по-прежнему стояли рядом, обнявшись и не переставая поглаживать и ласкать друг друга, словно постоянно нуждались в напоминании, что это не сон, а явь. — Ты хотела сказать, что думала, будто меня уже нет в живых. Но ведь… тела не нашли. Как же ты могла подумать, что…
— Не знаю. Нам надо во всем разобраться. Но сначала я хочу, чтобы ты рассказала мне все про себя. Все. Робер хотел мне рассказать, но я…
— Ты знакома с Робером?
— Благодаря ему я тебя и нашла. Я все расскажу тебе после того, как ты расскажешь мне обо всем, что с тобой было… или мы будем говорить по очереди, но…
— Только не здесь, в гостиной. — Леон чувствовал, что ему нужно что-то сделать, что-то сказать, чтобы обрести вновь утраченное было ощущение реальности происходящего. Он чувствовал, что теряет Сабрину… нет, мелькнула у него мысль, не Сабрину, а Стефани. Я должен помнить, что ее зовут Стефани. Ему казалось, что она ускользает от него, растворяясь в сестре, что они сливаются одна с другой. Тем временем их голоса, их совершенно одинаковые голоса перебивали друг друга, и они еще теснее прижимались одна к другой, словно ничто на свете больше не могло их разлучить. А то, что они сейчас говорили, было просто уму непостижимо.
— Пойдемте, сейчас приготовим чай, и вы сможете обо всем поговорить. Если хотите, я могу остаться.
На этот раз Стефани заколебалась и в нерешительности бросила взгляд на Сабрину.
— Может быть, лучше, если мы поговорим наедине.
Леон снова ощутил прилив страха, но ограничился легким кивком головы.
— Так я и подумал. — Он направился в кухню — длинную, узкую комнату с высокими деревянными буфетами, потертым деревянным полом и высоким угловым окном. Под окном стоял простой деревянный стол и четыре стула с плетеными сиденьями. Щелкнув выключателем, Леон включил висевший над столом судовой фонарь и направился к плите.
— Леон, я сама. — Стефани, наконец, заставила себя оторваться от сестры и, подойдя, обняла его и положила голову на плечо. — Извини. Я люблю тебя и не хочу причинять тебе боль. Но сейчас столько всего… все так запутано, что я не могу тебе всего рассказать, во всяком случае, не сейчас… хотя, может, нужно… Ах, я просто не знаю, что делать!
Леон молчал, опасаясь привести ее в еще большее смятение. Черт побери все это, мелькнула у него мысль. Ведь нужно еще совладать со страхом, охватившим его, попытаться сохранить достоинство при виде такой близости сестер друг к другу, в которой было даже что-то таинственное и непостижимое. Он заключил Стефани в объятия.
— Я люблю тебя. А ты любишь меня. Мы это не выдумали; мы не гнались за несбыточной мечтой. Мы ухватились друг за друга, как за соломинку в отчаянии. Мы с тобой вместе по собственной воле, и мы отдали друг другу все, что у нас было, самих себя. А то, чем мы были раньше, не имело значения. С того момента, когда к нам пришла любовь, наше прошлое перестало иметь власть над жизнью, которую мы начали строить сообща. Мы понимали, что будем меняться, и что наша жизнь тоже будет меняться, но мы сами этого хотели.Оттого мы и были счастливы. Хочу, чтобы ты это не забывала.
