— Я сумею победить твое проклятие, ангел мой, я изгоню его из тебя, шаг за шагом.

Она подняла голову — глаза мужа сияли странным светом.

— Ты моя жена, Чарити, виконтесса Оксли. — Он принялся поглаживать ее по плечам. — Ты хоть представляешь, как долго я ждал, когда наконец смогу произнести вслух эти слова? Как долго я мечтал привести в дом жену? Я купил этот дом почти три года назад, с тем чтобы ввести в него свою будущую супругу. Только ее мне все никак не удавалось подцепить… и не было в этом доме ни любви, ни радости. — Он отер пальцами слезы с ее щек, ласково сжал ладонями ее лицо. — Ты хоть представляешь, как много для меня значит, что ты теперь живешь здесь? Какая это радость для меня — сидеть за обеденным столом и видеть твои громадные карие глаза напротив, наблюдать, как портнихи и мастерицы обряжают тебя в бархат, шелка и кружева, которые я для тебя накупил? Что для меня значит — знать, что вечером твои нежные объятия раскроются навстречу мне в тихом сумраке спальни?

Каждое его слово проникало ей в сердце. Никакие доводы рассудка не смогли бы пробить брешь в ее решимости так, как сделали эти горькие признания. Он был таким одиноким, несмотря на свой титул и огромный дом. Он везде чувствовал себя лишним. И он хотел найти себе жену, так отчаянно хотел, чтобы было кому разделить с ним и знатность, и богатство.

— Я люблю тебя, Чарити, и хочу, чтобы ты жила в моем доме, была частью моей жизни. — Он склонил к ней лицо, что-то вспыхнуло в глубинах его глаз. — Проклята ты или нет, ты хозяйка этого дома, моя возлюбленная, желанная и необходимая. Я буду сражаться за тебя. Но мне надо знать, что и ты хочешь того же. Скажи мне, Чарити.

Чарити вгляделась в его серые глаза, смотревшие так серьезно. Все было так, как ей представлялось в ее наивных девичьих мечтах… и даже лучше. Прекрасный дом, дивные наряды, слуги… и муж, которого она любит, обожает, который для нее единственный, особенный. И вот так жить рядом с ним до конца, деля пополам беды и радости. Он не позволит ей уехать и больше не даст ей защищать его от нее самой. Он требует, чтобы она жила с ним общей жизнью, любила его — и не важно, к чему это приведет. Она посмотрела на его крупное тело, выражавшее вызов, на полное решимости лицо. Ей нечем защититься от его требований. Ведь ей самой хотелось того же.

— Но если что-нибудь случится с тобой… — Ладони ее взметнулись, легли на его сердце.

— Чарити, я не могу гарантировать, что оба мы будем жить долго, даже что надолго сохраним любовь. И наша жизнь, и наша любовь будут такими, какими мы сами их сделаем. Но сколько бы времени ни было отмерено мне прожить с тобой, я хочу, чтобы это была полноценная, яркая жизнь. Я буду любить тебя так, чтобы каждая минута казалась вечностью. Чтобы твое ночное волшебство наполнило и наши дни. — Пальцы его легко коснулись ее губ. — А чего хочешь ты, Чарити?

— Я хочу… я хочу то небесно-голубое шелковое платье, к которому шьют бархатный спенсер с вышивкой. И чтобы для Вулфи купили хороший кожаный ошейник и надежную цепь. И еще… чтобы ты, Рейн Остин, творил то особое волшебство, которое только ты умеешь творить… каждый день и каждую ночь, до конца нашей жизни!

А дальше по коридору, в отведенной ей комнатке, леди Маргарет не тушила свечи и расхаживала туда-сюда в ожидании восхода луны. Сегодня было новолуние, молодой месяц — верный предвестник будущего, и старуха твердо решила дождаться момента, когда тоненький серп поднимется над горизонтом…

Когда время пришло, старуха взяла свечу, прошла по коридору к дальней, боковой лестнице и стала подниматься. Миновала третий этаж, прошла мимо комнат горничных, толкнула дверь, которой почти не пользовались, и вышла на крышу, на ровные мостки с перильцами, тянущиеся вдоль гребня кровли. Это была старинная «вдовья дорожка» — в домах на побережье с них когда-то жены моряков высматривали в море корабли. Старуха вцепилась в низенькие деревянные перильца, чуть подалась вперед и принялась оглядывать горизонт в поисках предвестника-месяца. Хотя и не сразу, но все же ей удалось обнаружить знаменательный серп, и она впилась в него взглядом.

Но сколько она ни напрягала зрение, месяц все оставался едва угадываемым узким полукружием света, размытым по краям. Старуха терла глаза, щурилась, наклоняла голову так и эдак. Сияние это вокруг месяца или тень на нем? Зеленый у него оттенок или он отливает серебристым? Знакомые пятна, узлы и разводы на ночном светиле… где же они? Молодой месяц упорно хранил свои тайны и только улыбался ей узкой, светлой ухмылкой.

Старуха хрустнула узловатыми пальцами, потерла лоб. Зрение у нее уже не то, это она знала. Но она никак не думала, что глаза у нее сдали так быстро, что она уже не может разглядеть молодой месяц. Боже, что же ей делать? Ведь как-то надо прочитать, что сулит им будущее, ради Чарити и ее упрямого молодого мужа. Она плотнее запахнула шаль. Пришло время просить о помощи., .

Солнце сияло вовсю, когда на следующее утро Чарити проснулась. Было тепло, как от нежной улыбки ее Рейна. Как от прикосновения его рук. Она лежала в постели, укутанная пуховыми одеялами, и нежилась, вспоминая его волшебные ласки. Она потянулась, пошевелила пальцами ног, лениво окидывая взором шелковый испод полога над головой, темные полированные столбики красного дерева. Все было слишком роскошно, не в меру чудесно… Она поспешно отогнала эту мрачную мысль и встала.

Появилась умелая, ловкая, средних лет горничная с подносом, на котором были кофе, шоколад и сдобные лепешки. Между прочим, горничная сообщила, что портнихи ждут уже два часа, пока Чарити проснется… Так приказал им Рейн. Чарити, услышав эту новость, собралась было немедленно отправиться в свою прежнюю комнату, но горничная, косясь на пуховое одеяло, которым молодая хозяйка прикрывала наготу, тактично заметила, что госпоже виконтессе, должно быть, захочется сначала принять ванну, которую его сиятельство велел приготовить для нее, затем одеться, а уж потом бежать к портнихам.

Чарити покраснела. Как много ей еще предстоит узнать о том, что это такое — быть виконтессой. И для начала следовало усвоить, что она не должна принимать портниху, пока не будет должным образом одета. Она глубоко вздохнула и позволила горничной отвести себя в смежное помещение, где повсюду были мраморные плитки: и на полу, и на стенах — как в мавританских дворцах. Посредине стояла огромная ванна из меди, полная горячей воды, от которой поднимался ароматный пар. Было приготовлено и чистое белье. Эта комната специально была построена для купания, пояснила горничная, тактично отводя взгляд, дабы Чарити спокойно могла погрузиться в воду, от которой исходил аромат розы.

— Такие купальни у знати — это теперь самая мода.

Чуть позже горничная появилась снова, чтобы помочь Чарити выбраться из ванны, и, наступив на кусок мыла, свалившийся с края ванны, приземлилась своим увесистым задом прямо на пол. Когда же она поднялась на ноги, бедную женщину ожидал новый, еще больший шок: бледная как полотно Чарити принялась многословно извиняться перед ней… за то, что перемещения куска мыла ускользнули от ее, виконтессы, внимания.

К тому времени когда Чарити, вытертая полотенцами, облаченная в новую нижнюю сорочку французского кроя, вышитую нижнюю юбку и пеньюар, который предусмотрительная горничная принесла из ее старой комнаты, была наконец готова, тревожные предчувствия снова начали одолевать ее. К портнихам она вышла уже не в столь радостном расположении духа, да и от того скоро мало что осталось, так как сразу же обнаружилось, что два отреза дорогого итальянского шелка оказались раскроены неверно. Портниха впала в негодование, накинулась на девчонку-помощницу и отвесила ей такую оплеуху, что бедная девчонка упала, да прямо на груду шляпных картонок, которые посыпались на швею. Швея, выбираясь из-под них, заехала локтем мальчишке-рассыльному. Тот взвыл, отскочил и наступил ногой прямо на бархатную шляпку, выпавшую из верхней картонки!