Оставшиеся в стенах монастыря защитники старой веры приготовились к последнему отпору. Уже всем было понятно, что крепость придется сдать, но никто не надеялся на милость царя. Молено представить себе картину, как люди гото­вились к мученической смерти. Наверное, они исповедались, причастились и «стали ждать кон­ца». В рукописи написано, что «Тит вымыл лицо и тело, отстоял молебен, остриг бороду и, бросив торбу с зельями, взял копье и вышел на стены». Как же так? За все время пребывания в обители знахарь не только не участвовал ни в одном сра­жении, но и в руки не брал оружие, ведь за проли­тую кровь его ждала «лютая смерть»? Почему же он решился нарушить обет в последние дни обо­роны? Его биограф пишет вот что: «Мог Тит уйти с чернецом. Мог и не обагрить рук своих челове­ческой кровью. Но сказал, что как братьям будет (то есть какое наказание они понесут), того и он алкает». То есть он сознательно обрек себя на пытки и мученическую смерть, видимо, чтобы «своим примером (поведением) не дать посыпать­ся проклятьям (из уст казнимых)». И это понят­но: он, как никто, знал, какое значение имеет про­изнесенное вслух слово! И, любя свою Родину и «радея о ее славе», не мог позволить, чтобы «чер­ный дым гнева застил небеса русские».

Последний штурм Соловков был коротким и яростным. Один за другим падали защитники оби­тели «под градом стрел» и «от пищального огня». Наконец царские войска проломили в нескольких местах некогда неприступные крепостные стены и ворвались в монастырь. Они нарочно старались оставить в живых как можно больше людей — царю были нужны показательные казни для устрашения остальных подданных. Участь, ожидавшая защит­ников крепости, была ужасна: закованных в цепи их босыми погнали к месту казни. Но самое страш­ное было впереди.

Казнь Тита и других старообрядцев

Соловчане были «выданы жестокому приста­ву». Их бросили в подземелья и «нещадно пыта­ли», заставляя отречься от старой веры: «Пальцы складывали в троеперстие, привязывали и зали­вали кипящим маслом, чтобы срослись». Каждое утро начиналось для страдальцев с оскорблений и унижений. Особо лютовал один дьяк из свиты греческого митрополита Паисия Лигарида: «Вы­ливал он на головы мучеников помои и нечисто­ты. На глазах страждущих выливал воду наземь, да нарочно медленно, чтобы ссохшиеся губы по­просили пощады». Надо сказать, изощреннейшая пытка: показывать воду страдающим от жажды людям и тонкой струйкой выливать ее на пол под­вала, смердящего от скопившихся там нечистот. Дьяку было мало мучить заключенных, ему нуж­но было окончательно унизить их: «Смеялся тот дьяк и говорил, что воду они должны лакать, как поганые псы, с полу».

Но самым ужасным было то, что каждый день арестантам рассказывали о казнях и надругатель­ствах над священниками, «упорствующими про- тиву царского указа». Был схвачен и «отдан на му­чения» известный противник Никона, протопоп Логин Муромский. «Били его немилостиво, при­ковали на цепь за шею, как собаку, и таким (в та­ком виде) отправили в ссылку. По дороге же на­рочито так гнали лошадей вскачь, чтобы уморить старца до смерти». Однако из протоколов допро­сов «тайного приказа» того времени видно, что протопоп «подавал пример благочестия всем пра­вославным»: он призывал смело бороться за ста­рую веру, которую «Никон так позорит и прокли­нает».

Тяжелая участь постигла протопопа Даниила Костромского. Его схватили прямо на улице, ост­ригли ему голову, «нещадно истязали на хлебне Чудова монастыря» и замучили побоями насмерть. Бросили в темницу и «погубили безвестно» извест­ного своим милосердием священника Михаила Московского. Но самой горестной новостью для об­реченных людей было известие о том, что томив­шийся более 15 лет в тюрьмах апологет старой веры протопоп Аввакум был сожжен. Казалось бы, это должно было сломить узников, однако «молились они за каждого замученного и только тверже дер­жались старого укладу». Неужели у этих искале­ченных, оскорбляемых и униженных людей не воз­никло желания избавиться от нестерпимых мук и принять новую веру? Ведь рассказы стражей об ис­треблении старообрядческого духовенства должны были лишить их последней надежды на возвраще­ние «древнего укладу». Древлеправославная цер­ковь потеряла огромное количество духовных ли­деров, и простые люди уже не могли ожидать, что за них кто-нибудь заступится. Что же питало их веру в правоту своего «стояния»?

Оказывается, Тит, «томящийся в застенке с со- ловчанами, видел кончины радетелей за древле- православие, и ведал, как все было, и люд правед­ный укреплялся духом и смиренно переносил муки, как и великие пастыри». Вот пример некоторых его видений: «Ведут старца Аввакума и еще людей на сруб, чтобы спалить их тулова и пепел по ветру развеять. Идут они гуськом, босые, в рубищах, и у каждого в руке по свечечке. Люди и плачут и сто­нут, ибо страшную смерть им уготовили. Протопоп, видя их слабость, подал пример храбрости, сказал, чтобы за ним шли „царские венцы ловить". Воспря­ли казнимые, взялись за руки и поднялись вслед за Аввакумом на сруб. Не ждет старец, пока запалят кострище, и сам, своею свечой возжигает пламя. Вспыхнуло полымя, и видны из него только руки с двуеперстным сложением. Горит-трещит страш­ный костер, словно одна громадная свеча, а язычи­ще огненный высоко к небу рвется и расползается меж туч серой дымкой. И заплакало небо. Все вок­руг пожара засумрачилось, потемнело, словно ночь настала посреди белого дня, и хлынул ливень как из ведра, залив лобное место (место казни) и ока­тив палачей ледяной водой». Из официальных хро­ник известно, что на самом деле казнь протопопа Аввакума проходила так, как «увидел» Тит. Ста­рец действительно сам «воспалил костер», и все вокруг поснимали шапки и «пали ниц» под крик протопопа, протягивающего из костра руку со сло­женным двуеперстием: «Православные! Вот так креститесь или вовек погибнете и города ваши пес­ком занесет и свету конец настанет». И действи­тельно неожиданно хлынул ливень среди ясного неба.

Или вот еще одно видение — бичевание свя­щенника Вонифатия, который не являлся привер­женцем старой веры и был довольно лоялен к властям, но «говорил против Никона за его пога­ное (языческое) проклятие царю и всему госуда­реву дому». Здесь придется немного отвлечься и дать небольшую историческую справку, чтобы было понятно, о чем идет речь. Вот выдержка из «Истории Русской церкви», составленной митро­политом Макарием: «Проклятия Никона на царя и всю его семью были необычными, имели харак­тер какого-то колдовства: он служил особый мо­лебен, при этом одну царскую грамоту положил под крест и образ Пресвятой Богородицы на ана­лое посреди церкви, а по окончании молебна на­чал возглашать клятвенные слова, выбирая их из известного 108 псалма, относящегося к Иуде-пре- дателю. В старину этим именно псалмом разного рода колдуны и чародеи пользовались для своих заклинаний и мести. Никон и применил их кол­довскую практику». Итак, вернемся к Вонифатию. Священник, видимо, присутствовал при этом «не­потребстве» Никона и счел своим долгом расска­зывать об этом людям. Несмотря на политическую лояльность Вонифатия, его «взяли» прямо в хра­ме во время службы и «свезли в приказ». Там его «били, на раны сыпали соль, говоря, что он огово­рил патриарха, и требовали, чтобы он отрекся от тех слов, иначе будут рвать язык. Пастырь, разу­верившийся в правоте Никона, сам высунул язык и дал его рвать. Руки же его сами собой сложили двуеперстис».

Такие рассказы Тита воодушевляли узников: «Радовались они за собратьев по вере и восхища­лись их подвигам. И сами во всем стремились на них походить». Приказного дьяка такое мужество и упорство арестованных выводило из себя. «Каж­дый раз он выдумывал им новые муки, все тяжелее и яростнее прежних, и все пытался дознаться, как и от кого в темницу попадают вести». Видимо, дья­ку удалось кому-то «развязать язык» — люди есть люди, и не все в состоянии были терпеть жестокие пытки. Кто-то «показал на Тита и его прозорливый взор». В тот же час его «отделили от товарищей». В рукописи есть свидетельство допроса Тита «с пристрастием», то есть с применением самых изощ­ренных пыток. «Из приказа (после допроса) его волокли за руки, ибо встать он совсем не мог после каленых гвоздей». В середине XVII века была та­кая «мера воздействия» — вбивание раскаленных гвоздей под ногти. Страшную пытку выдерживали не все — многие сходили с ума или умирали прямо во время допроса от болевого шока. Чего же хотел добиться палач от Тита? Оказывается, он требовал, чтобы знахарь отказался от своих видений и при­знал их ложными. «„Отрекись — не упорствуй", — говорил он Титу. Но тот сказал дьяку, что муки (ко­торые он причинял во время пыток) ничто в срав­нении с тем, что ждет его самого (дьяка), ибо не будет ему покою ни на этом свете, ни на том. И ско­ро то сбудется».