– Ах! Вот комедия! – со смехом воскликнула она.

– Регина, вы слишком много выпили, – мягко заметил Санье. – Вам стоит отдохнуть.

– Я не пила, – весело бросила она. – Я отчетливо все сознаю. – Она показала Фоске палец, продолжая смеяться. – Я вижу все его глазами.

Смех ее пресекся. В его взгляде она прозрела новую комедию – комедию отрезвляющего смеха и безнадежных слов. Слова иссохли в ее гортани. Все потемнело. Снаружи все примолкли.

– Пойдите прилягте, – умоляла Анни.

– Отдохните, – вторил ей Санье.

Она пошла за ними.

– Пусть расходятся, – велела она Анни. – Заставь их уйти. – Она гневно добавила: – И вы оба оставьте меня!

Она неподвижно застыла посреди спальни, потом растерянно повернулась кругом; она обвела взглядом африканские маски на стенах, статуэтки на столике, старинные марионетки в крошечном кукольном театре: все ее прошлое, все затянувшееся самолюбование было в этих дорогих безделушках. И это был всего лишь хлам! Она сбросила маски на пол.

– Хлам! – громко твердила она, топча их ногами.

Она швырнула на пол статуэтки, марионеток. Она топтала их, рушила это нагромождение лжи.

Кто-то дотронулся до ее плеча.

– Регина, к чему это? – тихо произнес Фоска.

– С меня хватит лжи, – сказала она.

Она опустилась на стул и обхватила голову руками. Она страшно устала.

– Во мне все ложь, – призналась она.

После долгого молчания он сказал:

– Я уеду отсюда.

– Уедете? Куда же?

– Подальше от вас. Вы меня забудете и сможете вновь начать жить.

Она смотрела на него с ужасом. Теперь она превратилась в ничто. Нужно, чтобы он по-прежнему был рядом.

– Нет, – сказала она. – Слишком поздно. Я уже никогда не смогу забыть. Я ничего не смогу забыть.

– Бедная Регина! Что же делать?

– Ничего не поделаешь. Не уходите.

– Я не уйду от вас.

– Никогда, – сказала она, – не покидайте меня никогда.

Она порывисто обняла его, впилась в его губы долгим поцелуем. Фоска сжал ее в объятиях, она вздрогнула. Прежде, когда ее ласкали другие, она ощущала только ласки, а рук не чувствовала, но руки Фоски существовали, и Регина была всего лишь их добычей. Он лихорадочно срывал с нее одежды, будто даже ему не хватало времени, будто каждая секунда сделалась драгоценной и он не мог праздно расточать их. Он подхватил ее, и огненный вихрь взметнулся в ней, сметая слова и образы: их ложе обернулось вселенским темным содроганием. Он был внутри ее, она сделалась добычей древнего как земля желания, первобытного и нового, которое лишь она одна была в силах утолить, и желание это не просто являлось жаждой ее тела, но вселенской жаждой: она была самим этим желанием, жгучей пустотой, вязким отсутствием, она была всем. Миг вспыхнул, вечность покорилась. Напрягшись в судорожно-страстном ожидании и тревоге, она дышала в задыхающемся ритме Фоски. Он застонал, и она вонзила ногти в его плоть, раздираемая торжествующим и безнадежным спазмом, когда высшее созидание означало разрушение, вырванная из жгучего покоя молчания; она, вброшенная всем телом в собственное существо, Регина, бесполезная и преданная. Она провела рукой по его покрытому испариной лбу, по стиснутым зубам.

– Регина, – нежно протянул он.

Он гладил ее волосы, ласкал лицо.

– Спите, – сказал он, – нам можно поспать.

В голосе его звучала такая грусть, что она уж хотела открыть глаза и заговорить с ним, нельзя ли чем-нибудь помочь. Но он тотчас распознал ее намерение, она догадалась, что за этим стоит множество иных ночей, множество иных женщин. Она отвернулась, уткнувшись щекой в подушку.

Когда Регина открыла глаза, был уже день. Она протянула руку. Рядом никого не было.

– Анни! – позвала она.

– Да, Регина.

– Где Фоска?

– Он ушел, – ответила Анни.

– Ушел? В такой час? Куда?

Анни отвела взгляд:

– Он оставил для вас записку.

Она взяла записку – всего лишь сложенный пополам листок бумаги.

– Где он? – повторила она. Вскочив, она начала спешно одеваться. – Это невозможно! Я ведь сказала ему, чтобы он не уходил.

– Он ушел нынче ночью, – пояснила Анни.

– Но как ты позволила ему уйти? Почему не разбудила меня? – Регина поймала Анни за руку. – Ты что, идиотка?

– Я не знала.

– Чего ты не знала? Он оставил тебе эту записку. Ты прочла ее?

Регина гневно смотрела на нее.

– Ты нарочно позволила Фоске уйти; ты все знала и позволила ему сделать это. Вот дрянь!

– Да, – промолвила Анни, – это правда. Ему следовало уйти ради вашего же блага.

– Моего блага?! – повторила Регина. – А, вы сговорились, вы оба печетесь о моем благе?!

Она трясла Анни.

– Где он?

– Не знаю.

– Не знаешь?!

Вглядываясь в лицо Анни, Регина думала: «Если она не знает, мне остается лишь умереть». Она порывисто распахнула окно:

– Говори, где он, или я выпрыгну!

– Регина!..

– Ни с места, или я выброшусь из окна. Где Фоска?

– В Лион-ла-Форе, в гостинице, где вы провели вместе три дня.

– Это правда? – с сомнением в голосе спросила Регина. – А почему он сказал тебе об этом?

– Я хотела знать, – тихо ответила Анни. – Я… боялась за вас.

– Значит, он спрашивал твоего совета! – заметила Регина.

Она надела пальто.

– Пойду искать его.

– Я пойду с вами, – поспешно произнесла Анни. – Вам нужно сегодня вечером быть в театре…

– Я ведь сказала вчера вечером, что отказываюсь от сцены, – бросила Регина.

– Но вы выпили… Позвольте отправлюсь я. Обещаю, что привезу его к вам.

– Я хочу сама привезти его, – сказала Регина. Она распахнула дверь. – А если я не найду его, ты больше меня не увидишь, – добавила она.

Фоска сидел за столиком на террасе гостиницы; перед ним стояла бутылка белого вина; он курил. Заметив Регину, он улыбнулся, не выказав удивления.

– А! Вы уже здесь! – сказал он. – Бедная Анни, недолго она продержалась.

– Фоска, почему вы уехали? – спросила Регина.

– Меня об этом попросила Анни.

– Она вас об этом попросила?!

Усевшись напротив Фоски, Регина сердито сказала:

– Но ведь я просила вас остаться!

– А почему я должен вас слушаться? – сказал он, мягко улыбнувшись.

Регина наполнила бокал и жадно выпила; руки ее дрожали.

– Вы меня больше не любите? – спросила она.

– Ее я тоже люблю, – с нежностью произнес он.

– Но ведь это не то же самое.

– А как можно отличить одно от другого? – вздохнул он. – Бедная Анни!

Регина ощутила, что к горлу подступает ужасная тошнота: в степи среди миллионов былинок все равны, все похожи.

– Ведь было время, когда для вас существовала я одна…

– Да. А потом вы открыли мне глаза…

Она закрыла лицо руками. Былинка, всего лишь былинка. Каждый мнит, что он отличается от других; каждый предпочитает себя, и все обманываются; и она обманулась, подобно другим.

– Вернитесь! – взмолилась она.

– Нет, – отрезал он. – Это бесполезно. Я верил, что смогу еще раз стать человеком: со мной так бывало после длительного сна. Ну так вот – больше у меня это не получается.

– Попытаемся вновь.

– Я слишком устал.

– Тогда я пропала.

– Да, для вас это горе, – заметил он и, склонившись к ней, добавил: – Мне жаль. Я ошибся. Мне не следовало больше обманываться, – произнес он с легкой усмешкой, – я уже вышел из возраста. Но, видимо, это было неизбежно. И десять тысяч лет спустя я вновь обманусь: перемениться вряд ли удастся.

Она взяла Фоску за руки:

– Я прошу у вас двадцать лет вашей жизни. Двадцать лет! Что это для вас?!

– Ах, вы не понимаете! – ответил он.

– Нет, не понимаю! – рассердилась она. – На вашем месте я попыталась бы прийти на помощь к людям; на вашем месте…

Он перебил ее: