– Вы правда решили? Уезжаете в пятницу? – спросила она.

– К счастью, да, – ответила Флоранс, – я уже на пределе.

– Она сама виновата, – с упреком сказал Санье. Он взглянул на Регину. – Ни в жизни, ни на сцене она не умеет экономить.

Регина понимающе улыбнулась. «Он смотрит на нее, как смотрел на меня Роже», – мелькнула у нее мысль. Он чувствует усталость Флоранс, делит с ней радости и заботы, дает ей советы, она царит в его сердце: они пара. Регина встала:

– Теперь мне пора идти.

Улыбки, нежное воркование – все это было не для нее, как и простое человеческое понимание. Открыв дверь, она погрузилась в одиночество. В одиночестве она перешла Сену, она шла к отделанной красным квартире. Но это было не прежнее, гордое одиночество. Просто женщина, заблудившаяся под небом.

Анни не было дома, дверь Фоски была закрыта. Сняв перчатки, Регина застыла в неподвижности. Большой стол, занавеси, безделушки на полках, – казалось, все эти предметы спят. Можно было подумать, что в доме мертвец и вещи в страхе притворяются несуществующими. Она нерешительно сделала несколько шагов: никакого отклика. Регина вынула пачку сигарет, переложила ее в сумку; курить ей не хотелось, вообще ничего не хотелось. Даже ее лицо в зеркале было безжизненным. Она поправила прядь волос, направилась к комнате Фоски и постучала в дверь.

– Войдите.

Он сидел на кровати и со старательным видом упорно вязал длинное полотнище из зеленой шерсти.

– Хорошо поработали?

– Очень плохо, – сухо ответила она.

– Завтра выйдет лучше, – сочувственно произнес он.

– Нет, – сказала она.

– Конечно, все повернется к лучшему.

Она пожала плечами:

– Вы не могли бы оставить на минуту ваше творение?

– Как пожелаете.

Он с сожалением отложил шарф.

– Чем вы занимались? – спросила она.

– Вы же видите.

– А пьеса, которую вы мне обещали?

– Ах, эта пьеса!.. – Он добавил извиняющимся тоном: – Я надеялся, что все сложится иначе.

– Что именно? Что мешает вам работать?

– Я не могу.

– Вы не хотите.

– Не могу. Я желал помочь вам. Но не могу. Что мне сказать людям?

– Написать пьесу несложно, – бросила она, теряя терпение.

– Для вас это естественно, ведь вы одна из них.

– Попытайтесь, вы ведь еще ни слова не вывели на бумаге.

– Я пытаюсь, – сказал он. – Временами один из моих персонажей начинает дышать, но тотчас угасает. Они рождаются, живут, умирают, и мне больше нечего сказать о них.

– Но ведь вы любили женщин, – возразила она. – У вас были друзья-мужчины.

– Да, – согласился он. – У меня есть воспоминания, но этого недостаточно.

Фоска закрыл глаза, – казалось, он отчаянно пытается вспомнить что-то.

– Нужно немало сил, – тихо произнес он, – немало гордости или любви, чтобы верить в то, что людские поступки имеют значение и что жизнь человека превозмогает смерть.

Она подошла к нему:

– Фоска, для вас моя судьба не имеет значения? – У нее перехватило дыхание, она со страхом ждала его ответа.

– О, вам не следовало спрашивать меня об этом, – попытался он уклониться от ответа.

– Почему?

– Вас не должно беспокоить то, что я думаю. Это слабость.

– Слабость… – повторила она. – Значит, потребовалось бы больше мужества, чтобы убежать от вас?

– Я знал одного мужчину, – сказал Фоска. – Он не бежал, он смотрел мне в глаза, слушал меня. Но это было его решение.

Она ощутила ревность к этому незнакомцу:

– Разве он был не такой, как другие, бедняга, тщетно пытающийся существовать?

– Видимо, да, – ответил Фоска, – но он не питал никаких надежд.

– Стало быть, важно делать то, что задумал? – спросила она.

– Для него это было важно.

– А для вас?

– Он пекся не обо мне.

– Но он был прав или нет?

– Не могу отвечать за него.

– Можно подумать, что вы восхищаетесь им.

Он покачал головой:

– Я не способен восхищаться.

Регина в растерянности прошлась по комнате.

– А я? – тихо спросила она.

– Вы?

– Я кажусь вам ничтожной?

– Вы слишком много думаете о себе, – сказал он. – Это нехорошо.

– А о чем я должна думать?

– О, я не знаю.

Регина спустилась со сцены. Фоска сидел в полутьме, в глубине пустого зала; она направилась к нему. Ее остановил голос:

– Регина!

Она обернулась: это был Роже.

– Ты не хотела, чтобы я пришел? – спросил он. – Меня пригласил Лафоре, а я так жаждал увидеть твою Беренику…

– С чего бы мне не хотеть?.. – спросила она.

Регина удивленно смотрела на Роже. Прежде ей казалось, что ее обрадует их встреча: еще недавно ее глубоко трогало все, что касалось ее прошлого. Но Роже держался непринужденно и отстраненно.

– Регина, ты восхитительная Береника. Тебе равно удаются и трагедия, и комедия. Уверен, скоро ты сделаешься лучшей актрисой Парижа.

Голос его чуть дрожал, уголок рта нервно подергивался. Он был взволнован. Она бросила взгляд в зал: кресло Фоски опустело. Он, тот, кто мог запомнить, видел ли он? Понял ли он, что ее невозможно перепутать ни с одной другой женщиной?

– Ты очень любезен, – сказала она Роже.

До нее дошло, что молчание затянулось. Роже с вниманием и тревогой разглядывал ее.

– Ты счастлива? – спросил он вполголоса.

– Ну да… – ответила Регина.

– Выглядишь усталой…

– Это все репетиции.

Регина чувствовала себя неловко под его взглядом, она уже отвыкла, чтобы ее разглядывали с таким пристальным интересом.

– Ты находишь, что я подурнела?

– Нет, но ты переменилась, – сказал он.

– Возможно.

– Прежде ты бы возмутилась, если бы я сказал, что ты переменилась. Ты так страстно хотела оставаться верной себе.

– Значит, я переменилась, – тихо сказала она и сдержанно улыбнулась. – Пора прощаться, меня ждут.

Он на миг задержал ее руку:

– Мы еще увидимся? Когда?

– Когда захочешь. Просто позвони мне, – безразлично бросила она.

Фоска ждал ее у входа в театр.

– Простите, я задержалась, – сказала она.

– Не извиняйтесь, я люблю ждать… – заметил Фоска. Он улыбнулся. – Прекрасная ночь. Вернемся пешком?

– Нет. Я устала.

Они сели в такси. Она молчала. Ей хотелось, чтобы говорил он – искренне, не раздумывая, но за весь путь он так ничего и не сказал. Она вошла в спальню, начала раздеваться, а он по-прежнему молчал.

– Ну что, Фоска, – начала она, – понравился вам спектакль?

– Мне всегда нравится смотреть на вашу игру, – ответил он.

– Но хорошо ли я сыграла?

– Полагаю, да.

– Полагаете? Вы не уверены? – вскинулась она.

Он промолчал.

– Фоска, – сказала она, – вы когда-то видели на сцене Рашель?

– Да.

– Она играла лучше, чем я? Намного лучше?

– Не знаю… – Он пожал плечами.

– Но вы должны знать, – настаивала она.

– Играть плохо или хорошо – я не знаю, что означают эти слова, – нетерпеливо заметил он.

Регине показалось, что в сердце у нее разливается пустота.

– Да очнитесь же, Фоска! Вспомните! Ведь это было, вы приходили на каждый мой спектакль; казалось, вы очарованы… Однажды вы даже сказали: «Мне хотелось бы заплакать».

– Да, – протянул он с неловкой улыбкой, – мне нравилось смотреть на вашу игру.

– Но почему? Разве не потому, что я хорошо играла?

Фоска с нежностью посмотрел на нее и произнес:

– На сцене вы со страстной силой верите в свои переживания! Мне доводилось видеть подобное чувство у двух-трех женщин в лечебнице, но те верили лишь в собственное существование. Для вас существуют и другие, и несколько раз вам удалось заставить существовать даже меня.

– Что? – спросила Регина. – И это все, что вы разглядели в Розалинде и в Беренике? И это все, на что вы считаете меня способной?

Она кусала губы, ей хотелось расплакаться.

– Это не так уж плохо, – сказал Фоска. – Не всем удается притворяться, что они живут.