– Они сговорились, – заявил Стрезер. – Все много сложнее, чем кажется. – И, давая волю своему воображению, заявлял: – Здесь тонкая игра – хитрый обман!
Полет его воображения нашел у мисс Гостри отклик:
– С чьей стороны?
– Ну, полагаю, всему виною судьба, которая каждым повелевает, слепой рок. Я имею в виду, что с подобным противником не просчитаешь ходы. Я располагаю лишь самим собой, своими скромными человеческими средствами. О какой атаке по правилам можно вести речь, когда штурмуешь сверхъестественное. Вся энергия уходит на то, чтобы перед ним выстоять, понять, откуда что взялось. Тут хочется, будь что будет, вы же понимаете, – сознался он, и по лицу его скользнуло странное выражение, – насладиться необычным. Да, назовем это жизнью, – нашел он решение, – назовем это милой старой проказницей-жизнью, которая предлагает нам подобные сюрпризы. Ничего не скажешь – такого рода сюрприз сбивает с ног или, по крайней мере, ошеломляет – все ошеломляет, все, что видишь, вернее, то, черт побери, что можно увидеть.
Ее молчание всегда было насыщено смыслом.
– Вы так и написали домой?
– Да, так и написал! – ответил он почти с вызовом.
Она снова помолчала, а он снова прошелся по ее коврам.
– Будьте осмотрительнее, не то они все сюда пожалуют.
– Ну нет! Я написал, что он вернется со мной.
– А он вернется? – спросила мисс Гостри.
От ее подчеркнутого тона он весь как-то собрался и посмотрел на собеседницу проницательным взглядом.
– Вы задаете мне вопрос, ради ответа на который я проявил бездну терпения и ловкости, чтобы предоставить вам, познакомив с Чэдом и всеми его обстоятельствами, максимальную возможность на него ответить. Я и сегодня пришел к вам в надежде узнать, что вы об этом думаете. Он поедет – как вы считаете?
– Нет, не поедет, – сказала она наконец. – Он несвободен.
То, как она это сказала, оглушило его:
– Как? И вы все время это знали?
– Я ничего не знала. Вернее, только то, что видела. Мне странно, – добавила она с легкой досадой, – что вы не видели того же. Достаточно было побыть с ним…
– Тогда в ложе? Да?
– Да, чтобы убедиться…
– В чем?
Она поднялась со стула, и на лице ее, яснее чем когда-либо, читалось выражение отчаяния – отчаяния от его тупости. Она даже не сразу нашлась с ответом.
– Догадайтесь! – бросила она чуть ли не с жалостью.
От этой жалости у него кровь прилила к щекам, и секунду-другую они стояли лицом к лицу, копя досаду друг на друга.
– Вам угодно сказать, что вам достало и часу, чтобы все понять? Превосходно. Но я, со своей стороны, тоже не так уж глуп, чтобы не понимать вас или в какой-то степени не понимать его. То, что он жил здесь в свое удовольствие, не вызывает у нас ни малейших сомнений. На сегодняшний день не вызывает сомнений и то, в чем он видит главное свое удовольствие. И я не имею в виду, – пояснил он сдержанным тоном, – просто какую-нибудь лоретку, которую он способен подцепить. Нет, я говорю о женщине, которая и в нынешней ситуации умеет показать характер, которая в самом деле чего-то стоит.
– Так и я о том же говорю! – воскликнула мисс Гостри, поспешно уточнив: – Я считаю, что вы считаете – или у вас в Вулете считают, – что лоретка непременно такова. А они вовсе не таковы, как раз наоборот! – горячо заявила она. – И все же какая-то женщина – хотя с виду так не кажется – за этим стоит, но только не просто лоретка. Ведь мы признаем – перед нами чудо! А кто же еще, как не женщина с характером, может сотворить подобное чудо?
Он молчал, вникая в ее слова:
– Стало быть, причина того, что произошло, – женщина.
– Да, женщина. Та или иная. Произошло то, чего не могло не произойти.
– Но вы, во всяком случае, считаете ее порядочной женщиной?
– Порядочной? – Она, смеясь, всплеснула руками. – Я назвала бы ее бесподобной.
– Почему же он тогда отпирается?
– Почему? – Мисс Гостри на мгновение задумалась. – Да потому, что она слишком порядочна. Разве вы не видите, – продолжала она, – с каким чувством ответственности она к нему относится?
Стрезер видел, и чем дальше, тем больше, а потому видел и кое-что еще.
– Нам, пожалуй, хотелось бы, чтобы чувство ответственности проявлял к ней он.
– Он и проявляет. В своей манере. Вы должны простить ему, если он не вполне откровенен. В Париже о таких делах молчат.
Понять это Стрезер мог, но все же!..
– Даже когда речь идет о порядочной женщине?
– Даже когда мужчина порядочен. В таких делах, – уже серьезным тоном объяснила она, – лучше поостеречься: можно произвести ложное впечатление. Ничто не производит на людей такого дурного впечатления, как сверхпорядочность, внезапно и неизвестно откуда взявшаяся.
– Ну вы говорите о людях низкого пошиба, – заявил он.
– Да? Я в восторге от ваших классификаций, – отвечала она. – Хотите, я, придравшись к случаю, дам вам по этому поводу мудрейший из всех, на какие способна, совет? Не цените и не судите ее по ней самой. Цените и судите ее только по тому, что видите в нем.
У него хватило мужества вдуматься в ход ее мыслей.
– Потому что тогда она мне понравится? – спросил он с таким видом, словно, при его живом воображении, уже расположился к ней душой, хотя не мог сразу же и в полной мере не понять, насколько это не вписывается в его замыслы. – Но разве я для этого сюда приехал?
Ей пришлось подтвердить – не для этого. Однако захотелось и кое-что добавить.
– Повремените принимать решения. Тут много разного намешано. Могут обнаружиться и чрезвычайные обстоятельства. Вы и в нем еще не все разглядели.
Это Стрезер, со своей стороны, признал, но с присущей ему проницательностью почувствовал опасность:
– А что, если, чем больше я в нем разгляжу, тем больше он мне понравится?
У мисс Гостри нашлось что возразить:
– Возможно, возможно… но молчать о ней тем не менее заставляет его не только забота о ней. Тут еще и ход. – И пояснила: – Он пытается ее потопить.
– Потопить? – От такого образа Стрезер даже вздрогнул.
– Ну, в том смысле, что в нем идет борьба, которую он частично хочет от вас скрыть. Не торопитесь – это единственный путь избежать ошибки, чтобы не казниться потом; со временем вы увидите. Ему, право, хочется от нее избавиться.
К этому моменту воображение нашего друга уже настолько живо нарисовало всю картину, что у него даже прервалось дыхание.
– После всего, что она для него сделала?
Мисс Гостри устремила на собеседника взгляд, который тут же сменился чарующей улыбкой:
– Он вовсе не такой хороший, каким вы его себе представляете.
Они осели в нем, эти слова, как предостережение и обещали изрядную помощь, но содействию, которое он пытался извлечь из них, при каждой встрече с Чэдом что-то мешало. Что тут стояло поперек, какая противодействующая сила? – спрашивал он себя. Несомненно, владевшее Стрезером ощущение, что Чэд действительно был как раз хорошим, – а его поведение убеждало в этом, – таким, каким он его себе представлял. Да и как мог он не быть хорошим, когда вовсе не был так уж плох. Во всяком случае, дни шли за днями, и встречи с Чэдом – как и непосредственное благоприятное впечатление от них, а другого, казалось, и быть не могло – полностью вытеснили из сознания Стрезера все остальное. Вновь появился на сцене Крошка Билхем; но теперь Крошка Билхем, даже больше, чем вначале, воспринимался им как одно из многочисленных приложений к его отношениям с Чэдом; как их следствие, вошедшее в сознание нашего друга благодаря нескольким эпизодам, о которых речь впереди. Даже Уэймарш оказался в данной ситуации втянутым в водоворот, который полностью, хотя и временно, его поглотил, так что случались дни, когда Стрезер наталкивался на своего приятеля где-нибудь в коридоре, словно тонущий пловец, вдруг натолкнувшийся на какой-то предмет под водой. Глубоководная среда – глубоководной средой были повадки Чэда – держала их, и Стрезеру казалось, будто они, каждый углубившись в себя, двигались, минуя друг друга, и молча глядели перед собой круглыми бесстрашными рыбьими глазами. Оба, что и говорить, понимали, что Уэймарш дает Стрезеру шанс, и от этой милости Стрезера охватывала скованность, напоминавшая чувство стеснения, которое он испытывал в школе, когда члены его семьи заявлялись на публичные экзамены. Он не стеснялся отвечать при посторонних, но присутствие родственников действовало на него роковым образом, и теперь ему казалось, будто Уэймарш все равно что родственник. Он словно слышал его голос: «А ну, выкладывай!» – и содрогался в преддверии дотошной критики, которой подвергнут его дома. Он и так уже «выложил» все, что мог; Чэд в полной мере знал, чего он хочет. Тем не менее его собрат паломник ждал от него грубого насилия. Зачем? Он не утаил ничего из того, что было у него на душе! Как бы там ни было, он не мог отделаться от мысли, что Уэймарш постоянно движим желанием сказать ему: «Говорил же я вам – вы только утратите свою бессмертную душу!» Но было совершенно очевидно, что и у Стрезера есть к приятелю свои претензии, и, по существу, он тратит не больше духовных сил, наблюдая за Чэдом, чем Чэд, наблюдая за ним. Да, ради исполнения долга он опускался в глубины – только чем это было хуже того, что делал Уэймарш? По крайней мере, у него уже не было нужды сопротивляться и все отвергать, не было нужды вести, на подобных условиях, переговоры с врагом.
