– А потому вам надо крепить союз с ней, – заявила она и замолчала, словно что-то обдумывая.

– Крепить союз с ней? – повторил Стрезер.

– Да, чтобы не утратить свой шанс.

Глаза их встретились.

– Что вы понимаете под союзом?

– А в чем вы видите свой шанс? Откройтесь мне до конца, и я выложу все, что думаю. Кстати, она очень с этим делом носится?

– С чем? С «Обозрением»? – Он мешкал с ответом, не находя точного слова. И в результате произнес нечто весьма обтекаемое: – Она приносит дань своим идеалам.

– Вот как. Вы отстаиваете высокие цели.

– Мы отстаиваем то, что не пользуется общим признанием, – естественно, в той мере, в какой осмеливаемся.

– И какова эта мера?

– У нее огромна, у меня гораздо меньше. Я ей тут в подметки не гожусь. Она на три четверти – душа всего издания и целиком, как я уже вам докладывал, его оплачивает.

Перед глазами мисс Гостри почему-то возникла груда золота, а в ушах зазвенело от ссыпающихся в кассу блестящих долларов.

– Что ж, вы делаете превосходное дело!

– Только не я! Я тут ни при чем.

Она нашлась не сразу.

– Как же еще назвать дело, за которое вас любят?

– О, нас не дарят ни любовью, ни даже ненавистью. Нас просто благодушно не замечают.

Она помолчала.

– Нет, вы не доверяете мне, – снова сказала она.

– Помилуйте! Я снял перед вами последний покров, обнажил тайное из тайных. Она вновь посмотрела ему прямо в глаза, но тут же с нетерпеливой поспешностью отвела взгляд.

– Значит, ваше «Обозрение» не раскупают? Знаете, я этому рада. – И, прежде чем он успел возразить, воскликнула: – Нет, она не только большой человек, но человек большой нравственности!

Такое определение он принял всей душой.

– Думается, вы нашли верное слово.

Это подтверждение породило, однако, в ее мыслях в высшей степени странные связи.

– А как она причесывает волосы?

Стрезер рассмеялся:

– Восхитительно!

– Ну это ни о чем не говорит. Впрочем, не важно… Я и так знаю. Она носит их совсем гладко – живой укор всем нам. И они у нее прегустые, без единой седой пряди. Вот так.

Он покраснел: его покоробила натуралистичность, его изумила верность этого описания.

– Вы сущий дьявол.

– Разумеется. А кто же еще? Разве я не сущим дьяволом впилась в вас? Но вам не стоит беспокоиться: в нашем возрасте только сущий дьявол не наводит скуки и тоски, да и от него, голубчика, если по большому счету, не ахти как весело. – И тут же, не переводя дыхания, вернула разговор к исходной теме: – Вы помогаете ей искупать грехи – нелегкая задача, коль скоро за вами их нет.

– Напротив: за ней их нет, – возразил Стрезер. – А за мной – несть числа.

– Ну-ну, – саркастически усмехнулась мисс Гостри, – какую вы из нее делаете икону! А вы? Вы обобрали вдовицу с сиротами?

– На мне достаточно грехов, – сказал Стрезер.

– Достаточно? Для кого? Или для чего?

– Для того, чтобы быть там, где я есть.

– Благодарю вас!

Их прервали: какой-то джентльмен, пропустивший часть спектакля и теперь вернувшийся к концу, протискивался между коленями сидящих и спинками кресел предыдущего ряда; воспользовавшись этим вторжением, мисс Гостри успела, пока вокруг не зашикали, сообщить в заключение, какой смысл извлекла из их беседы.

– Я так и знала, – заявила она, – вы что-то от меня утаиваете.

Это заключение, в свою очередь, побудило обоих по окончании спектакля замешкаться, словно им нужно было еще многое друг другу сказать, и они, не сговариваясь, пропускали остальную публику вперед – в их интересах было переждать. Спустившись в вестибюль, они увидели, что вечер кончился дождем, тем не менее мисс Гостри не пожелала, чтобы ее спутник провожал ее домой. Пусть просто наймет ей кеб: дождливыми лондонскими вечерами она, после бурных развлечений, любит возвращаться в кебе одна, думая свои думы. Это ее золотые мгновения, призналась она, мгновения, когда она накапливает силы. Заминка с разъездом, борьба за кебы у входных дверей давала повод присесть на банкетку в глубине вестибюля, куда с улицы не долетали порывы ледяного промозглого ветра. И здесь приятельница Стрезера вновь не обинуясь заговорила с ним о предмете, который давно уже беспрестанно занимал его собственные мысли:

– А ваш друг в Париже к вам расположен?

От подобного вопроса – да еще после перерыва – он невольно вздрогнул.

– Пожалуй, нет. Да и с какой стати?

– С какой стати? – повторила мисс Гостри. – Вы, конечно, обрушитесь на него. Но из-за этого необязательно рвать отношения.

– Вы видите в моем деле больше, чем я.

– Разумеется. Я вижу в нем вас.

– В таком случае, вы видите во мне больше…

– Чем вы сами? Вполне вероятно. Это право каждого. Но я все возвращаюсь мыслью, – добавила она, – к тому, как повлияла на вашего юного друга его среда.

– Его среда? – Стрезер не сомневался, что сейчас способен представить себе эту среду много лучше, чем три часа назад.

– Вы уверены, что ее влияние может быть только к худшему?

– Для меня это исходная точка.

– Да, но вы исходите чересчур издалека. А о чем говорят его письма?

– Ни о чем. Он обходит нас вниманием – или жалеет. Попросту не пишет.

– Вот как. Тем не менее в его положении, учитывая некоторые особенности, существуют две возможности. Одна – опошлиться и очерстветь душой. Другая – развить себя и изощрить до тонкости.

У Стрезера округлились глаза: это было для него новостью.

– Изощрить до тонкости?

– О, – произнесла она ровным голосом. – Утонченность ума и вкуса воистину существует.

То, как она это сказала, настроило Стрезера на веселый лад, и, взглянув на нее, он рассмеялся:

– В вашем случае безусловно.

– Но в некоторых своих проявлениях, – продолжала она тем же тоном, – он, пожалуй, зарекомендовал себя с дурной стороны.

Тут было над чем подумать; Стрезер сразу посерьезнел.

– Не отвечать на письма матери – это тоже от утонченности? – спросил он. Она замялась.

– О, я бы сказала, – и еще какой!

– Хорошо, – сказал Стрезер. – Меня вполне устроит считать это проявлением утонченности, а к дурной стороне я отношу то, что, как мне известно, Чэд уверен, будто сможет делать со мной все что пожелает.

Это, видимо, ее удивило.

– Откуда вы это знаете?

– Да уж знаю. Кожей чувствую.

– Что он может сделать с вами все что пожелает?

– Нет, конечно. Но он так считает. А это может свестись почти к тому же, – засмеялся Стрезер.

Однако тут она с ним не согласилась.

– Нет, что касается вас, такое исключено.

И, вложив в эти слова особый смысл, она, по-видимому, сочла их достаточными, чтобы заговорить напрямик:

– Вы сказали – если он порвет здесь, то дома получит солидное место в деле.

– Совершенно верно. Он получит шанс – шанс, за который ухватился бы любой воспитанный в должных понятиях молодой человек. Фирма разрослась, и вакансия, о которой вряд ли могла бы идти речь три года назад, но которую его отец, считая, что она при определенных условиях может появиться, учел в своем завещании, оговорив преимущественное право на нее Чэда, – эта вакансия, поскольку условия для нее созрели, теперь его ждет. Миссис Ньюсем оставила ее за сыном и будет, несмотря на сильное противодействие, удерживать до последней возможности. Однако этот пост, поскольку он несет с собой крупный куш, большую долю в доходах, требует пребывания на месте и значительных усилий для достижения значительных результатов. Вот что я имею в виду, говоря об открывшемся шансе. Если Чэд его упустит, то не только не получит, как вы изволили выразиться, солидного места – он ничего не получит. И вот, чтобы он не упустил свой шанс, я и примчался сюда.

Она слушала, вникая.

– Иными словами, вы примчались сюда, чтобы оказать ему огромную услугу.

Стрезеру ничего не оставалось, как согласиться:

– Ну… если вам угодно.

– Стало быть, если вы уломаете его, он, как говорится, окажется в выигрыше.