Я долил себе коньяка, поставил бутылку на стойку возле голубой кофточки — чтоб, значит, этот чудак дальше сам наливал своей чудной бабе, — и пошел к креслу.

Монитор компьютера проснулся, когда я двинул мышкой по столу, а на индикаторе Сети приветливо заморгали крошечные экраны. Сеть есть, слава Основателю!

Я торопливо запустил браузер и влез в новостной топ.

«Президенты США и России обменялись резкими заявлениями. Угроза военного конфликта становится реальной. Наблюдатели полагают, что виной тому — нынешняя слабость России, лишившейся такого важного бонуса, как природные ископаемые».

«Международная организация „Репортеры против тирании“ поставила Россию на 178 место в мире по уровню гуманизма по отношению к животным в области животноводства и птицеводства».

«Подростки в селе Горелово на спор забили участкового компьютерными мышками, завезенными в село в ходе реализации в Саратовской области национального проекта „Доступное образование“».

«Комиссия ПАСЕ под руководством Отто Газенвагена готова к объявлению результатов по России. Из 12 реперных источников комиссии только один может изменить негативные выводы социологов. По неофициальной информации, этот источник находится в Москве. Совет НАТО рассмотрит выводы комиссии Газенвагена на утреннем заседании».

«Брюссель отмел обвинения Москвы в подготовке неспровоцированного нападения — все переброски военной техники и снаряжений производятся в рамках давно запланированных учений НАТО „Принуждение к свободе“, а не „Понуждение к миру“».

«Юбилей Филиппа Киркорова привел к резкому росту индекса потребления гусиной печени и антибактериальных препаратов в Москве».

Потом до меня дошло, что историю про дырку в моем доме следует искать в местных новостях, и я минут десять азартно шарил в поисковых системах, формулируя различные варианты запросов. Впрочем, все это оказалось бессмысленным — моя локальная техногенная катастрофа интересовала только меня.

Наконец я вспомнил про скайп и просто позвонил дежурному префекту в районную управу. Я не стал надевать наушники — воткнул один динамик в ухо, а микрофон придерживал свободной рукой.

Дежурный взял трубку после двух десятков звонков и отвечал поначалу крайне грубо, но, когда я назвал свой адрес и имя, его голос стал подобострастным до неприличия.

— Ох, такая честь для нас, Иван Андреевич! Вы можете звонить в любое время, мы вам всегда рады! Что за проблемы у вас, расскажите? — бормотал он, и я совершенно растерялся.

— У меня проблема — таджики дырку в капитальной стене проломили, на двадцать шестом этаже, — сообщил я дежурному. — И еще цыгане по дому шастают.

— Безобразие! Это просто возмутительно! — тут же отозвался тот.

— Вы примете меры? — уточнил я.

— Да! Конечно! Мы обязательно примем меры! Спасибо, что позвонили! — заорали мне в трубку с удивительной экспрессией.

Это была очень странная реакция, и от неожиданности я отключился. Я просто не знал, что полагается говорить дальше, если чиновник с той стороны с тобой совершенно согласен.

— А ты чего, мужик, вправду ничего не знаешь, что ли? — донесся до меня писклявый голос от кухонной стойки, и я невольно поморщился, поворачиваясь лицом к этим убогим.

— Что я должен знать? — довольно искренне удивился я.

Оба существа противно затряслись, дерзко хохоча в своих разноцветных кофточках, и я встал с кресла, медленно, но верно закипая. Я подошел к ним ближе и увидел, что моя бутылка из-под коньяка уже пуста. Это обстоятельство разозлило меня еще больше.

— О чем ржем, гости дорогие? — спросил я, подходя к стойке и примериваясь к голубой кофточке. Бабу все ж таки бить по-взрослому было как-то непривычно, а вот ее мужика, хоть бы и в прозрачной кофточке, должно быть, не так противно, как кажется.

— Вы извините, я вовсе не над вами смеюсь, — испугано встрепенулся молодой человек, но было поздно — я уже завелся.

Я не стал бить его кулаком по напудренной морде, как следовало бы, а просто придержал его левой рукой за шкварник, а правой отвесил ему пару саечек. Экзекуцию он перенес молча, как заслуженное наказание, разве что сильно жмурился в процессе воспитания.

— Дурак ты, Иван Зарубин, — расстроенно сказала мне со своего места розовая кофточка. — Теперь с тебя последние баллы спишут, которые за наше спасение сначала начислили.

Я посмотрел в ее наглые глазки, ища подвоха, но она лишь ухмыльнулась и сказала:

— Все пропало, Иван! Нам же всем теперь кранты! Газенваген всем нам теперь ожидается!

— Кому — нам? — не понял я, подойдя поближе и уставившись на бутылку из-под коньяка. Там действительно было пусто, и теперь я думал, можно ли послать эту розовую дуру в магазин или самому придется топать, потому что дура не пойдет.

Но дура вдруг встала с табурета и присела на корточках рядом со своим приятелем, поглаживая его по тощим ляжкам и совершенно игнорируя мое присутствие. Юноша по-прежнему жмурился, а по его гладким щекам катились слезы обиды и жалости к самому себе.

Я бессмысленно потоптался рядом с ними, и тогда она рявкнула на меня, кривя тонкие губы:

— Иди, телевизор включи! Сам все увидишь, дебил нецивилизованный.

Я послушно вернулся к креслу и включил телевизор.

На экране появилась встревоженная физиономия ведущей новостного канала, а еще одно напряженное лицо строго смотрело на меня со студийного монитора.

— Семен, каковы выводы Комиссии по этике? Что за рекомендации получил Совет НАТО? — звонким от напряжения голосом спросила репортера блондинка.

— Ох, Елена, боюсь, что все очень плохо, — хмуро отозвался Семен, оглядываясь по сторонам большого холла. За спиной репортера вдруг началось множественное движение людей в строгих костюмах, которых преследовали операторы с огромными телекамерами на плечах. Еще несколько десятков человек слепили окружающих вспышками фотоаппаратов.

— Заседание завершилось. Сейчас Отто Газенваген сам расскажет журналистам, к какому выводу пришла его комиссия и какие рекомендации даны Совету НАТО, — затараторил репортер, выходя из кадра.

Некоторое время камера показывала суету в холле, оде перед толпой журналистов выстроилось в шеренгу несколько хорошо одетых мужчин с крайне серьезными лицами. Потом один из этих мужчин сделал шаг вперед и заговорил по-английски. Репортер принялся синхронно переводить, заменяя непонятные слова протяжным блеянием.

— Комиссия под руководством уважаемого Отто Газенвагена, который, э-э, ранее, э-э, в общем, известный уже европейцам политик, пришла к выводу, что жители Российской Федерации не соответствуют высоким стандартам европейского мультикультурного общества, стандартам ЮНЕСКО в области гуманитарных отношений, стандартам Второго всемирного клерикального конгресса и, э-э, в общем, еще какому-то стандарту мы не соответствуем, Елена, я не успел перевести, какому именно.

Елена недоверчиво покачала головой, с изумлением оглядела свою выдающуюся грудь и растерянно пожала голыми плечами в камеру:

— Каким еще стандартам мы не соответствуем, Семен? Что за глупости, в самом деле? — сердито воскликнула она.

Семен, не слыша возмущенных комментариев из студии, продолжил перевод:

— Целью работы Комиссии по этике был мониторинг социальных настроений и, э-э, еще чего-то в российском обществе. Э-э, изучались процессы укрепления демократии, социальной справедливости, сохранения исторической преемственности. Развитие мультикультурного гуманитарного взаимодействия в контексте современных тенденций и, э-э, все такое. Двенадцать реперных источников изучались без их ведома, но в соответствии с европейскими правилами мониторинга, с соблюдением всех необходимых формальностей и законодательного акта «О свободе информации», а также, э-э, других актов и законов…

— Семен, будет лучше, если вы своими словами перескажете, а то ничего же не понятно, — осадила репортера ведущая.

— Да мне самому не все понятно, Елена, — признался репортер. — Кажется, помимо пиплметров от Геллапа, для мониторинга дополнительно использовались еще двенадцать человек, проживающих в России. Создавались определенные правозащитные коллизии, а комиссия фиксировала на видео реакцию объекта.