— Знаешь, они, конечно, забавные все очень. Но когда они петь начинают, у меня все вот здесь так сжимается, что плакать хочется.

Она положила мою руку себе на грудь и вдруг запела на всю округу мощным сопрано:

А потом она заплакала.

— У вас ведь тоже есть близнец? — Гринок подозрительно вскинул голову и взглядом дешевого медиума окинул девушку. — Есть, конечно, куда же без него. С тех пор как люди разучились чувствовать, женщины перестали беременеть. Эра искусственного оплодотворения, как иначе будет продолжаться история человечества? У всех есть близнец, — он устало откинулся на высокую спинку золоченого кресла и махнул рукой. — Не смотрите так на меня. Мой брат умер еще при рождении. Это был как раз тот случай, ради которого и ввели закон о сохранении двух эмбрионов. Еще у нескольких сот тысяч людей, представьте себе, нет ни братьев, ни сестер! А у вас, наверное, есть… Есть, я вижу.

Он закрыл глаза, полные горячего песка, и, судорожно вздохнув, продолжил:

— Впрочем, прошу прощения, я не очень хорошо себя чувствую. Честно признаться, я чувствую себя отвратительно, словно из моего затылка все время сыплется песок. Этот омерзительный шорох! Целые реки песка с тех пор, как Элинор умерла.

Сквозь огромные окна свежей синевой врывалось мерное дыхание моря.

— Элинор… Она покинула меня. Оставила. Тогда я и нашел Элинор-2. Но она не могла любить меня. Никто не мог, кроме Элинор. А эта чертова кукла хотя бы похожа на нее. И если вовремя примет свою дозу, я начинаю вспоминать мою настоящую Элинор. Я даже способен обмануть себя в такие моменты… Но, понимаете, теперь дозы раздают в режиме экономии. Даже с учетом того, что я отдаю Элинор-2 свою, она все реже улыбается или плачет… Эффект привыкания. Да вы сами все знаете, ведь верно?

Спаленные глаза, мертвенный лоб и потрескавшиеся, как земля в засуху, губы. Все ясно. Нефть. Регистратор изнемогала без наркотика.

Наконец она оторвала взгляд от экрана и удостоила посетителя равнодушным вниманием:

— Гринок. Заявка на новые месторождения? — Горько искривился рот. Видимо, давно без дозы. — Где именно?

— Да-да, извините, разумеется, вам вовсе не интересно знать… Названия у этой местности нет. Но есть точные координаты. Вот там дальше, широта. — Он потянулся было подсказать. Напрасно. Девушка-регистратор отшатнулась, ее брошь — божья коровка — суетливо забегала по груди, затянутой черным латексом. Контакт второй степени запрещен с людьми, которые лишены блага очередной дозы искусственных чувств.

Он, конечно же, знал это. Но ему так необходимо было получить патент на разработку, так мучительно нужно, что очередной вздох замер на его бледных губах.

— Я был ученым. Был до тех пор, пока не встретил свою любовь. Свою небесную Элинор в серо-голубой амазонке и кипени цветущего шиповника. Такой я видел ее в последний раз.

А впервые она явилась ему, как это ни банально, в опере. Давали «Тристана». Вход в этот храм искусства был запрещен без броши-хранителя, поэтому ему пришлось выпустить из клетки своего скорпиона, который сразу же набросился на него и, безошибочно определив самое уязвимое место, пристроился у левого лацкана, рядом с белым анемоном в петлице.

Он стерпел эти мерзкие прикосновения, которых старался избегать всю жизнь, — дело того стоило. Надо же было отметить свое открытие. Вернее, не свое. Открытие всех времен и народов, то, что спасет миллионы оставшихся от недавно еще многомиллиардного населения голубой звезды. С тех пор как исчезли эмоции, человечество таяло стремительнее, чем песок в песочных часах. В день по миллиону смертей; и смертность прогрессировала по экспоненте. Планете, которую совсем еще недавно называли коричневато-обманчиво — Земля, долго не протянуть.

Еще совсем недавно Земля имела неровные заплаты континентов и островов: межледниковый период, казалось, не кончится никогда. Но вдруг резко потеплел климат, так же резко поднялся уровень океана.

Цивилизация была достаточно развита, чтобы человек остался человеком, а общество осталось по сути и форме тем же, что и до потопа. Удивительно быстро восстановились основные институты управления, не изменились основные принципы отношения людей между собой.

Суши к тому времени осталось так мало, что материк, единственный уцелевший из шести, стал городом-муравейником. Планету отныне именовали Океаном — по праву, которое океан заслуживал еще с самого начала времен. Темно-синие глубины так и оставались неизведанными, у человечества появился заменитель его давней забавы — жажды нового.

Технологии, тоже благополучно пережившие все катаклизмы, стали развиваться быстрее, но после главного изобретения — персонального хранителя в виде наноброши — человечество остановилось, достигнув, по мнению многих, своего оптимального состояния.

Равновесие… Благодаря хранителям каждый человек, независимо от должности, состояния или способностей обретал здоровье, красоту, молодость. Социальное устройство общества позволяло жить не работая, и при этом не нуждаться практически ни в чем. Все остальное обеспечивал персональный нанохранитель.

Открыли новые источники энергии, сделали новые двигатели, победили силу притяжения; личные наноброши, принявшие, благодаря последней моде, вид всяческих насекомых, отслеживали внутреннее и внешнее благополучие и здоровье своего хозяина.

На один маленький и незначительный для биологического равновесия организма побочный эффект наноброши поначалу никто не обратил никакого внимания.

Патологическая инфляция эмоций… Впрочем, люди давно уже перестали ценить чувства — так те затерлись от применения в случаях, когда речь шла о выгоде, такими они стали ручными и подвластными своим господам. И чувства, обиженные, как дрессированная собака, получившая пинок от хозяина, покинули человечество.

Однажды настал день, когда уже ни одна женщина не могла посмотреть на мужчину ради бриллиантов так, чтобы он поверил в искренность ее чувств. Ни один мужчина больше не мог ради наследства убедить отца в своей любви. Ни один магнат больше не мог ради власти заручиться доверием избирателей. Искренность вымерла.

Сначала была эпидемия смертей среди наиболее состоятельных и обеспеченных, вроде бы наименее подверженных бедам людей. Миллионеры, политики, супермодели стали умирать, кончая жизнь самоубийством. Никакие телохранители, личные психиатры с Нобелевскими премиями и полнейшее отсутствие логичных причин для сведения счетов с жизнью не мешали им бесславно и даже с радостью травиться, тонуть, стреляться, прекращать есть — или просто останавливать дыхание.

Всего за несколько месяцев эпидемия перекинулась на остальное население. Опустели огромные ульи многоэтажных небоскребов. Целые районы в одночасье превращались в зловонные свалки смердящих и разлагающихся трупов. Домашние животные выли и сходили с ума от голода и одиночества. Роботы сгребали в контейнеры то, что осталось от их бывших хозяев, и навеки замирали, лишенные привычной работы.

Когда была изобретена Нефть, благодаря которой люди стали не просто изображать, а по-настоящему чувствовать гнев, страсть, страх, уважение, гордость, радость, горе и даже любовь, было провозглашено Новое Начало Времен. Наноброши бездействовали, пока человек принимал очередную дозу. Под влиянием наркотика хозяин оставался бодр, счастлив, преисполнен идей и творческих замыслов.

— Дело в том, что, как только я предъявил миру Нефть, ее сразу же признали единственным и самым действенным средством против болезни. Многим ее назначали просто в качестве прививки. В обязательном порядке. Явившись миру в невинных одеждах очевидной пользы, Нефть казалась лекарством против неизбежной смерти. Наркотиком ее признали позже, значительно позже того момента, когда все еще можно было исправить. Очень скоро выяснилось, что, раз поселившись в человеке, Нефть больше никогда его не покидает и требует все новой и новой дозы. В любом случае из всего поколения, которое стало жертвой эпидемии, выжили только наркоманы. И мы с Элинор. Единственные среди всего этого безумия, кто не нуждался ни в хранителе от эмоций, ни в наркотике для синтезирования их.