А комары и впрямь начали досаждать. Вечер выдался очень тихим, безветренным, и жужжащие кровососы вились вокруг нас тучами. И если для меня, человека местного, они были делом привычным, то бедным женщинам приходилось несладко, тем более что дующий теперь на воду Губкин запретил разводить костры. Я сходил к осиннику, нарвал веток и попросил охранников раздать их несчастным, чтобы хоть как-то отпугивать зудящую нечисть.

Ужинать пришлось сухим пайком, запивая его холодной водой. Впрочем, никто не жаловался, а машущие ветками женщины даже выглядели необычно радостными. Но их можно было понять: назад придется нести пустые бочки, да и рейс предстоял лишь в одну сторону, ведь бочки, наполненные нефтью, пришлось бы тащить к лодкам по двое, а значит, нужно было бы возвращаться за оставшейся половиной. Кто-то из заключенных даже попытался запеть, но охранники тут же пресекли это начинание.

Палатку на сей раз почему-то разбили только одну — для нас с профессором. На мой вопрос он ответил, что ночь теплая, дождя нет, военные — люди привычные, поэтому и особой надобности во второй палатке не возникнет. По сути, так все и было, но что-то мне в ответе Губкина не понравилось. Как-то преувеличенно бодро, слишком настойчиво он говорил, словно пытаясь меня в чем-то убедить. Но я так устал, так вымотался за этот день морально и физически, что снова не придал значения своим подозрениям. К тому же у меня дико разболелась голова. Поэтому я первым залез в палатку и почти сразу заснул.

Я так и не узнал, ложился ли вообще в эту ночь профессор. Когда я проснулся, разбуженный неясными шорохами, в палатке его не было. Я сел и прислушался. Мне показалось, что невдалеке, шурша мелкими камешками, кто-то прошел. Я откинул полог и выглянул наружу. В небе висела половинка луны; виден был темнеющий неподалеку осинник и лежащие рядом с ним женщины. Заметил я и двух офицеров, медленно прохаживающихся возле спящих. Но звуков их шагов я отсюда не слышал, меня разбудили чьи-то еще. И слышал я их с другой стороны, той, что вела к расщелине.

Первой мыслью было, что Губкин отправился проведать свою сокровищницу. Я вновь затянул полог и собрался продолжить прерванный сон, как снова услышал шаги. Теперь кто-то шел от разлома. Я подумал, что это вернулся профессор, но шаги прошуршали дальше. Я чуть отодвинул полог и заглянул в щель. К спящим женщинам шли два офицера. Остановились возле крайней, один из них наклонился, потряс заключённую за плечо. Потом оба они подхватили женщину с двух сторон и повели в мою сторону. Я невольно отпрянул от полога, но все же успел заметить, что женщина шла уронив на грудь голову, покачиваясь, словно пьяная. А может, она и была пьяная? То-то за ужином заключенные показались мне излишне веселыми… Значит, их специально напоили? Но для чего? Тут я чертыхнулся и саданул себя по лбу, едва не взвыв при этом от боли. Ну я и бестолочь! Зачем спаивают мужчины женщин?!.. Теперь мне стало понятно и отсутствие рядом второй палатки, и странное поведение Губкина, его дурацкие вопросы о погоде и выпивке… Он просто не знал, стоит или нет приглашать меня на подобное мероприятие. И решил, что не стоит. Правильный вывод!

Меня обуяла дикая злость. Ладно военные, эти грубые солдафоны. С ними все ясно, для них это норма. Но профессор! Лысый хрен, прикидывающийся добрячком!.. Старый сластена, храбрый лишь с пьяными…

Мне очень хотелось пойти к их «тайной» палатке, чтобы разогнать гнусный бордель. И я бы, наверное, сделал это, несмотря на то что понимал все последствия, но тут я услышал крик. Женский крик, оборвавшийся коротким хрипом. Звук был далеким и слабым, но я сразу понял, что это было. Мне стало жутко. Так непередаваемо жутко, что я отполз вглубь палатки и вжал голову в плечи, накрыв ее сверху руками. Мыслей не было, они, подобно комарам, жужжа, разлетелись.

Не знаю, долго бы я так просидел, если бы вновь не услышал шаги. Затем послышался звук падения и грубый мужской шепот:

— Ну, ты! Чего разлеглась? А ну, вставай, пошли! Ты слышишь, Зарецкая? Прекращай балаган, ты ведь трезвая! От тебя даже не пахнет.

Раздался слабый девичий стон, и опять зашуршали шаги.

Я окаменел. Зарецкая! Это же та самая девчонка, так похожая на мою Олюшку! Нужно было срочно что-то делать. Выскочить и наброситься на офицеров сзади? Но что это даст? На шум сбегутся остальные! А потом?.. Может, при всех ее не станут убивать? Но зачем их вообще убивают? Это же дико, нелепо! Да и убивают ли вообще? Может, верна моя первая догадка, и с женщинами просто развлекаются, а тот крик был случайным?..

Но даже если это было так, я не мог больше отсиживаться. Перед глазами стояло лицо моей дочери, моей Олюшки. Мне отчетливо виделось, что именно ее ведут сейчас в жуткую неизвестность двое страшных людей. А то, что где-то там, в залитом лунным светом Урочище ее поджидает профессор Губкин, мне казалось наиболее отвратительным и ужасным.

Ах, как некстати сейчас эта луна, подумал я. И как раз в тот момент стены палатки потемнели, будто снаружи на них упала гигантская тень. Я отдернул полог. Вокруг было темно. Луну закрыло облако!

Понимая, что она может вновь засиять в любое мгновение, я все-таки выбрался из палатки. Теперь на фоне чуть более светлого неба различался лишь черный силуэт скалистой гряды. Но и сама долина была немного светлее гор. И светлее трех человеческих фигурок, удаляющихся по ней. Я поспешил следом.

Я почти догнал конвоиров с девушкой и решился уже прыгнуть на одного из офицеров, сбить его с ног, дать Зарецкой хоть маленький шанс на побег, но из мрака впереди выступили еще две фигуры.

— Ведите скорей, — услышал я. — Там уже свободно. Профессор нервничает. Наверное, придется водить сразу по двое, а то до рассвета не успеем.

Я едва успел отпрянуть в сторону и прижаться к земле, как совсем рядом хрустнул камнями ботинок. Немного выждав, я, пригибаясь, двинулся дальше. На пару мгновений стало светлей, луна бледным пятном замаячила сквозь тонкий слой облаков. Я снова вжался в камни. До расщелины было уже рукой подать. Я увидел возле нее три силуэта, к которым «мои» офицеры подвели девушку. И снова стало темно. Но вставать я все-таки поостерегся и пополз вперед по-пластунски. Уже возле самой расщелины я наткнулся на что-то большое и мягкое. Сначала я подумал, что это свернутый спальник и решил его сдвинуть. Моя рука легла на что-то мокрое и теплое. Я невольно отдернул ее, и тут половинка луны выкатилась из-за облаков.

Передо мной лежала одна из заключенных! Точнее, ее тело. Я видел прямо перед собой откинутую под неестественным углом голову с тускло поблескивающими в лунном свете белками глаз. Горло несчастной было перерезано так глубоко, что казалось разинутым в немом крике огромным ртом.

Наверное, я тоже вскрикнул. В любом случае, не заметить меня было уже невозможно.

— Профессор, у нас гости! — сказал один из приведших девушку офицеров. Они с напарником все еще держали ее под руки. Но тот, что заметил меня первым, отпустил ее и стал снимать с плеча автомат.

— Не стрелять!.. — зашипел Губкин, метнувшись к военному. Тот, что еще держал Зарецкую, стал растерянно вертеть головой.

И я решился. Резко поднявшись, я рванулся вперед и въехал ему головой в живот. Офицер замычал и выпустил руку девушки.

— Беги! — заорал я, подминая под себя охранника. — Беги в лес, спасайся!..

Конечно же, это был жест отчаяния. Разумеется, никуда бы ей было не убежать на залитой лунным светом каменной арене. Если бы… Не знаю, вмешались ли в судьбу несчастной заключенной высшие силы, может, те самые Огненные духи неетов отчего-то решили вдруг помочь ей, только луна снова вдруг скрылась за облаком. И я услышал, как девушка побежала в спасительную тьму.

— Не стрелять! — уже в полный голос закричал Губкин. — Все за ней, но только не стрелять!

Из-под меня вывернулся прижатый охранник. Заехал мне кулаком в скулу, вскочил и придавил ногой мою грудь.