После того как город покинули Франсиско Писарро, Альмагро, Сото и большинство новоприбывших испанцев, Куско остался в руках Манко Инки и двух младших братьев Писарро, Хуана и Гонсало. Хотя двадцатичетырехлетний Хуан Писарро имел репутацию крайне импульсивного человека, он пользовался популярностью среди рядовых конкистадоров. Великолепный всадник, Хуан стал капитаном в двадцатидвухлетнем возрасте, вместе с Сото он проехал по территории Перу во главе кавалерийского отряда. В отсутствие Сото и Альмагро Франсиско назначил Хуана новым коррехидором, или вице-губернатором города.

Будучи на год младше Хуана и на тридцать пять лет младше своего брата Франсиско, Гонсало Писарро был высоким, элегантным, очень красивым молодым человеком и имел репутацию ловеласа. Двадцатитрехлетний Гонсало был также «превосходным всадником и… великолепным стрелком из аркебузы», — писал историк XVI в. Агустин де Сарате. Хотя он был неграмотным, «он умел хорошо изъясняться. Правда, его язык был отмечен преизрядной вульгарностью».

У Гонсало было одно характерное свойство: он имел склонность рассматривать других испанцев либо как своих добрых друзей, либо как своих злейших врагов. Это была определенно отрицательная черта, которой суждено было оставить свой след и на биографиях обоих Писарро, и на истории государства Перу. В отличие от Хуана, единственного из всех Писарро, имевшего репутацию щедрого человека, Гонсало был самым скупым членом семейства, к тому времени уже прославившегося своей крайней скаредностью.

Теперь, когда Куско оказался в руках двух молодых братьев-смутьянов — и в отсутствие умиротворяющего влияния Франсиско Писарро, — отношения между испанцами и местными жителями естественным образом начали ухудшаться. Живущие в Куско испанцы, зная о том, что брат Манко, Атауальпа, собрал огромное количество сокровищ, были убеждены в том, что и сам Манко должен был знать, где еще находятся золото и серебро. Вскоре они начали оказывать давление на молодого императора, требуя, чтобы он раскрыл местонахождение сокровищ. Сначала Манко готов был потрафить испанцам, раскрывая один за другим тайники, где были сокрыты золотые и серебряные статуэтки, украшения и другие предметы. Но чем больше он отдавал, тем больше испанцы требовали от него. Сын Манко, Титу Куси, позднее комментировал это в таких словах: «Жадность завладела людьми до такой степени, что… они снова и снова приходили донимать моего отца, чтобы заполучить еще больше серебра и золота, сверх того, что уже было вытребовано ими».

Однако испанцы были заинтересованы не только во власти, высоком статусе и праздной жизни, которую обеспечивало наличие золота и серебра, — в не меньшей степени им было потребно удовлетворение своих сексуальных желаний. С самого момента своего прибытия в Перу испанцы энергично принялись охотиться за местными женщинами. Но поскольку и инкское, и испанское общества проводили четкое разграничение между знатью и простыми людьми, лидеры испанской экспедиции стремились брать себе в любовницы только представительниц инкского королевского рода. К примеру, Франсиско Писарро, пятидесятишестилетний холостяк, который никогда не был женат, взял себе в любовницы дочь императора Уайны Капака, которую Писарро стал называть Инес. Даже некрасивый коренастый пятидесятидевятилетний Альмагро, у которого на месте одного глаза была розовая пульпа, стал спать с красивой сестрой Манко Инки, Маркачимбо, «[которая] была дочерью Уайны Капака и его сестры и которая унаследовала бы Инкскую империю, будь она мужчиной. Она показала Альмагро тайник — яму, в которой находилось большое количество золотой и серебряной посуды. Если бы ее расплавить, получилось бы восемь металлических полос, стоимость которых составила бы 27 000 серебряных марок… Из того количества сокровищ, которое осталось в яме, она дала другому капитану 12 000 кастельяно. Но испанцы не стали на основании всего этого выказывать бедной женщине большее уважение или расположение. Напротив, ее неоднократно бесчестили, поскольку она была очень хорошенькой на вид и имела мягкий характер. В результате она заразилась сифилисом… Но под конец она вышла замуж за испанского гражданина, была ему хорошей женой и умерла христианкой».

Поскольку эти инкские дамы были незамужними, тот факт, что они стали любовницами испанцев, не слишком обеспокоил инкскую знать. Но когда Гонсало Писарро начал проявлять интерес к молодой красивой жене Манко Инки, Куре Окльо, он вскорости обнаружил, что подобные его действия совершенно скандализируют инкское общество. Порывистый, эгоистичный, в отсутствие законов и власти, которые могли бы удержать его от буйного поведения, Гонсало делал все, что только мог пожелать. Он все более демонстративно выказывал свое презрение Манко Инке и индейской элите, требуя от инкского императора, чтобы тот давал ему все больше и больше инкского золота и серебра и к тому же уступил свою жену. Когда один высокопоставленный инкский генерал упрекнул Гонсало за то, что тот домогается жены императора, Гонсало рассвирепел, его лицо пылало, он схватился за эфес своего меча и пригрозил генералу, что убьет его на месте.

Инкская знать в отличие от крестьянства была полигамной, в общем кругу жен выделялась «главная». Заключение брака с этой женщиной обставлялось соответствующей ритуальной церемонией. Ей был навечно гарантирован привилегированный статус. Прочих же жен называли «побочными», или наложницами. Были императоры, например, Уайна Капак, у которых число наложниц доходило до нескольких тысяч. Но только дети, рожденные от главной жены, имели «самую чистую кровь» и, следовательно, считались законными. Дети же наложниц считались незаконнорожденными. Если членам высшей инкской аристократии дозволялось жениться на своих сводных сестрах, то только сам император мог взять себе в жены свою родную сестру. Выйдя замуж, она становилась койей, или королевой, — посредством этого сохранялась чистота королевской родословной. Таким образом, Кура Окльо являлась и главной женой Манко Инки, и его родной сестрой. Соответственно нельзя было даже вообразить себе, чтобы какой-нибудь имперский подданный, — не говоря уже о чужеземце, — мог осмелиться просить императора уступить свою жену. То, что двадцатиоднолетний Гонсало Писарро так поступил, шокировало не только инкскую элиту, но и самого Манко Инку.

Надеясь умилостивить брата могущественного Франсиско Писарро, Манко приказал собрать огромное количество золота и серебра. Затем он распорядился доставить его. Император самолично присутствовал при доставке драгоценностей во дворец Писарро. По словам очевидцев, Гонсало, с интересом рассматривая сокровища, но при этом не забывая о своем требовании, воскликнул: «Ну что ж, господин Манко Инка, а теперь доставьте леди койю! Серебро — это, конечно, хорошо, но в первую очередь нам нужна именно она».

Осознав, что Гонсало действительно настроен серьезно, Манко пришел в настоящее отчаяние. После того, что Манко пришлось испытать унижение, прячась от убийц в спальне Альмагро, после того, как его дворец был разграблен, после всех этих ежедневных требований доставлять все больше и больше золота и серебра, от Манко теперь требовали уступить свою жену и сестру надменному чужеземцу. Пытаясь найти выход из своего затруднительного положения, Манко в итоге набрел на достаточно разумную идею: что, если уступить Гонсало не койю, а какую-то другую красивую женщину? Инкская женщина, которая была бы еще краше, чем его королева? Вот как рассказывал о происходившем сын Манко, Титу Куси: