Хорош приказ или плох, Тварда никогда над этим не задумывался, но сейчас, он знал одно, если его отряд, все кто уцелел, отступит, то беженцам, которые заперлись в домах, придет конец. В лучшем случае, в кандалах их отправят в степь, а если Мугань не захочет заниматься транспортировкой пленников, то смерть. Калин хотел дать этим людям еще один день жизни, пусть ценой своей жизни, но уберечь их хотя бы на какое-то время от рабской участи или смерти. Впервые в своей жизни, сержант Городской Стражи Норгенгорда Калин Тварда наплевал на устав и остался на городских баррикадах, а его бойцы, ополченцы, мальчишки, и некоторое количество стражников, прибившихся к ним ночью, полностью поддержали его.

Впрочем, отыграть у врагов еще один день, сержант не смог. К полудню пала одна из тыловых баррикад и лихие всадники на низкорослых лошадках, стреляя из луков, рубя саблями, а порой, и просто сдергивая защитников арканами на мостовую, за полчаса подавили сопротивление его отряда. Сержант был одним из последних, кого смогли убить, а вот воспитанников Пламена, троих из десятка, он все же успел отправить в схрон под мастерской Эрика Ханта.

В тайный подвал, построенный и оборудованный Эриком Хантом, который, не взирая на свою хромоту, ушел сражаться на стены и не вернулся домой, вел широкий проход с несколькими ступенями, а попасть в него можно было только через каменное крыльцо. Два парня, дром Арс и штангордец Плюха, притянули на двор мастерской раненного Квирина Иглу, уложили друга и командира на землю и, вдвоем, с трудом, чуть не надорвавшись, отвалили тяжелое крыльцо в сторону. Им открылся спуск и первым делом, Плюха, окликнул того, кто должен был караулить проход:

— Это Плюха, Арс и Квирин, кто на фишке?

— Гергий на страже, — отозвался из подвальной темноты молодой голос.

— Зови парней в помощь, Квирин серьезно ранен.

Вскоре, израненного Квирина Иглу, которому кривая степная сабля просекла бедро, и он потерял много крови, спустили вниз, крыльцо было поставлено на место, а сам проход под каменным входом, накрыла хитрая крышка, поверх которой росла трава и валялся различный бытовой мусор. Спрятались парни вовремя, через несколько минут во двор заехали первые мародеры, обшарившие дом со всех сторон. Уехала одна партия вражеских воинов, желающих поживиться, а за ними последовала вторая, и третья за ней вслед, а на ночь, так и вообще, во дворе целая полусотня обосновалась. Видимо, удача сопутствовала спрятавшимся в подвале трем десяткам людей, которые сидели в полной темноте и старались не издавать ни звука, их не нашли, хотя двор степные грабители обшаривали несколько раз подряд.

Прошли сутки, потом еще одни, и еще, и вот, когда на четвертый день пал замок Норгенгорда, город подвергся еще одному, самому доскональному разграблению и орда покинула его. Воины хана Муганя, понесшие неожиданно серьезные потери под стенами и внутри города, простояли под Норгенгордом еще неделю, отправили караваны с десятками тысяч пленников в степь, а сами двинулась дальше, грабить внутренние области герцогства Штангордского.

После разгрома отряда под предводительством хана Яныю, отряд продолжил свой путь на север. Уже в темноте, когда мы остановились на ночевку, пришло время поговорить с ханом борасов. Я сидел на скатанной кошме возле костра, отрезал от большого шмата соленого мяса небольшие кусочки и ножом закидывал их в рот. Настроение доброе, одержана славная победа, в бою взяты неплохие трофеи, много оружия, хороших лошадей, и ценный пленник, который, со связанными за спиной руками, сидел напротив и с ненавистью смотрел на меня.

— Что, этельбер, — бросил я на него ответный взгляд, который, так же, доброты не излучал, — проиграл ты сражение?

— Чтоб тебя демоны схарчили, — Яныю, сухопарный мужчина с ястребиным лицом и смешными тоненькими усиками под носом, в рваном парчовом халате, попробовал плюнуть в меня, но у него это не получилось, видно, в глотке у хана пересохло, ведь с самого полудня его не поили.

— Угу, — кинжал отпластал еще один тоненький кусочек говядины, и он отправился в рот.

— Дай напиться, — потребовал Яныю.

— Вот еще, воду на тебя переводить. Нечего. Сейчас поговорим с тобой, и ты, хан, отправишься в страну вечной охоты, к предкам своим. То-то они тебе там устроят, за предательство и клятвопреступление.

На некоторое время хан замолчал и, наконец, решившись, произнес слова, которых я собственно и ждал:

— Может быть, договоримся?

— О чем? Смысла не вижу. Про отряды, что по нашему следу идут, ты уже брату моему все рассказал. Бесполезность твоя, очевидна, Яныю, а то, что я с тобой разговор веду, это всего лишь мое любопытство. Вот интересно мне, кто вы, те, кто за мелеха Хаима и рахдонских жрецов свой народ на смерть посылает.

— За меня могут дать хороший выкуп.

— Чушь, как только станет известно о том, что ты в плен попал, мелех отвернется от тебя, а твой племянник Йоллыг, станет следующим ханом борасов и этельбером Северо-Западной провинции Благословенного Рахдона. Никому ты не нужен, Яныю, кроме самого себя.

— У меня есть тайная казна.

— И что, — я усмехнулся, — ты предлагаешь мне прямо сейчас отправиться в земли борасов и выкопать твой клад из земли? Нет, такой вариант мне неинтересен. Может быть, что-то иное предложишь?

— Что ты хочешь? Все отдам.

— Например, архивы кагана Бравлина, которые после падения Ариса у тебя оказались. Говорят, что он где-то на севере спрятан, а мы как раз в ту сторону двигаемся.

— Откуда ты про бумаги знаешь? — этельбер был искренне удивлен.

— А ты думаешь, что всех воинов убил, которые архив в Штангорд тянули? Нет, борас, один из гвардейцев выжил, в Эльмайноре смог эти годы перебедовать, в охране Гойны служил. Сейчас он рядом, ждет, когда мы с тобой разговор окончим, и у него будет возможность отомстить за своих друзей, которых ты встретил как друг, и которых лично саблей рубил.

— Если я отдам архив, ты меня отпустишь?

— Да.

— Клянись!

Отложив свою трапезу в сторону, обтер руки чистой тряпицей и произнес:

— Я, Пламен сын Огнеяра, находясь под родным степным небом, клянусь, что после передачи ханом борасов Яныю, того, что я прошу, отпущу его на все четыре стороны света, не чиня зла его телу.

Борас вымученно улыбнулся и кивнул:

— Удовлетворен.

— Раз так, то где находится архив?

— Под развалинами Волчьей Пасти, последнего оплота мятежников в лесах севера.

— Отчего так? — теперь уже удивился я. — Неужели поближе схрона надежного не было?

— Так сложилось, а на тот момент я считал, что в развалинах никто копаться не будет. Опять же, прочитать я его не мог, все записи были сделаны на незнакомом мне языке, сплошь иероглифы и знаки неведомые.

Я понимал, о чем говорил хан, каждый Волк, в котором просыпалась кровь предков, рано или поздно, но получал знание о нашем праязыке, который, и в самом деле, был смесью знаков, рун и хитрой вязи.

— Хан, а что же не перепрятал архив позже, почему мелеху не отдал, да и вообще, зачем он тебе был нужен?

— Думал, что в бумагах будут указания на сокровища, спрятанные гвардейцами перед своей гибелью, потому и позарился на эти документы. Потом искал переводчика, который смог бы разобраться в письме бури, не нашел, а когда подумал о передаче мелеху, то было уже поздно, возник бы вопрос, отчего я сразу архив не сдал. Вот и решил спрятать подальше от своих владений, но в пределах досягаемости. А перепрятать, — Яныю на некоторое время задумался и посмотрел на ночное небо, усыпанное мириадами ярких звезд, — не получилось, там ведь теперь опять мятежники закрепились.

— Как так? — от таких слов хана, я аж привстал. — Какие мятежники, неужели уцелел кто?

Борас кивнул себе за спину:

— Может быть, развяжете?

Повинуясь моему кивку, стоящий за спиной хана Ратибор из рода Казак, который в свое время сам участвовал в северном мятеже и был удивлен не меньше меня, такой новостью, распустил веревочные узлы на руках пленника, а я поторопил Яныю: