— И сколько восставших спаслось?

— Сейчас нас двести пятнадцать тысяч, в большинстве своем, женщины и дети. Сам видишь, — Воислава кивнула на веселящихся в ночи людей, — в моем войске на одного мужчину четыре женщины. А что делать, коль некого в строй поставить, а горные равнины не могут прокормить всех спрятавшихся там людей. Пришлось вернуться в северную лесостепь, прогнать вражеские охранные сотни, да заняться скотоводством и охотой.

— Понимаю вас, уважаемая Воислава, — кивнул я головой и, смекая, что никто ко мне присоединяться не собирается, несколько потух.

— И я тебя понимаю, волчонок. Ты надеешься получить от нас помощь, но мы сами такие, что кто бы нам помог. Конечно, отбиться от погони мы тебе поможем, ведь отряды Иегуды-бен-Назира должны пройти по нашим землям, а мы этого не допустим, но пойти за тобой вслед, в далекий Штангорд, который предал нас, мы не сможем.

— Кхм, — вступая в разговор, кашлянул в кулак Радобой.

— Что? — предводительница, как мне показалось, была встревожена, и как оказалось, не зря.

— Хочу внести ясность, — сказал Радобой, черноволосый, без единого седого волоска, пожилой бородатый воин, с лицом иссеченным мелкими шрамиками, — если бури позовет, мои воины последуют за ним. Вместе с ними пойдут и их подруги. Это тысяча клинков.

— Ты бросишь нас? — вскрикнула Воислава. — Как ты можешь так поступить, Радобой?

— Это наш долг, Воислава, — пробасил старый сотник, — а если мы еще и войско Иегуды уничтожим, то опасности для вас уже не будет.

— А как же мы прокормим людей, которые в горных долинах прячутся?

— Скот есть, в пещерах неприкосновенный запас продовольствия имеется, борти в лесу поставлены, на реках ловли рыбные, охота, так что продержитесь до нашей победы?

— Какая победа, Радобой? Опомнись, брат. Если на пике своего могущества наши избранные воины не смогли противиться Блеклой Луне и рахдонам, то сейчас и подавно ничего не выйдет.

После слов Радобоя я почувствовал себя гораздо уверенней и прервал начинающийся спор:

— Давайте обсудим это завтра. Не будем своим криком, нашим людям праздник портить. Если кто-то из ваших воинов пожелает пристать к моему отряду, не откажу, каждому мечу рад, но и приказывать не стану. А насчет победы, — я взглянул в глаза Воиславы, — уверен, она будет за нами. Верьте мне.

После таких предварительных переговоров, вечер покатился по накатанной колее. Ужин прошел за разговорами о жизни, забавными рассказами из жизни и легендами. Наконец, Воислава и Радобой ушли, а мы с Курбатом отправились гулять по лагерю. Присели к одному костру, другому и, как-то незаметно, я остался один. Ну, как один, вокруг меня были люди, но я их не замечал, а всему виной была она, светловолосая миниатюрная девушка моих лет, которая под грохот барабанов крутилась меж костров в неистовом диком танце, символизирующим саму жизнь, во всех ее крайних проявлениях, от горя и смерти, до любви и рождения нового человека.

Движения девушки казались бессознательными, неосознанными, но каждое ложилось одно за другим, сплеталось и становилось единым целым. Наверное, так бусина за бусиной нанизывается на нить, и получается ожерелье, и наверняка, если бы можно было перевести танец в песню, то это был бы гимн, причем не тот, велеречивый и порой бессмысленный, а иной, хвалебный и радостный, где превозмогая все препятствия, жизнь все равно остается победительницей.

Танец был окончен, барабаны на время смолкли, а я подозвал девушку к себе и узнал ее имя. Ее звали Дара дочь Будимира, из клана Юн-Ураг, что значит Поднимающие Бурю. Раньше, я подшучивал над Курбатом, который утверждал, что увидев Эльзу, он сразу же понял, что это его вторая половина. Глуп был, не понимал брата своего, но увидев Дару, осознал, что это значит, быть рядом с той, которая понимает тебя не то, что с полуслова, а вообще без всяких слов.

Потом была ночь, волшебная, не больше и не меньше. Барабаны давно смолкли, мы находились в роще, за пару километров от лагеря, а девушка Дара, которую я уже считал своей возлюбленной, танцевала для меня. Ее тело в лунном свете изгибалось резкими рывками вперед и назад, руки, словно крылья, раскидывались в стороны и, следуя непонятному мне ритму, волосы ее, густой копной разлетались из стороны в сторону.

В эту ночь для нас не было запретов, и утро мы встретили вместе, лежа на толстой попоне и прижавшись друг к другу телами. Учения, запреты, чушь это все, лишь бы только она, моя вторая половина, всегда была рядом.