Один раз Викки шевельнулась, словно собиралась встать на ноги, но он тут же угрожающе поднял кулак. Подбородок у нее был в крови, глаза потрясенно остекленели, будто она еще не до конца очнулась, но никакой жалости он не испытывал. Она всем раструбит о его банкротстве, а потому он должен наказать ее. Немного погодя, как только он приведет себя в форму, он ее хорошенько обработает. На этот раз он сделает так, что она никуда не уйдет от него, потому что когда он закончит, никакому другому мужчине не захочется иметь ее. Но сперва… сперва ему нужна поддержка друга. Он не может приступать к делу, не нагрузившись хорошенько.

Он вытащил перочинный нож, с которым никогда не расставался, щелкнул, высвобождая лезвие, а затем положил перед собой на стол. При виде ножа глаза Викки расширились. Чтобы расставить все точки над «i», он сообщил ей , чтоименно собирается сделать, как только расправится с бутылкой. Она может кричать — никто не придет на помощь, напомнил он, потому что это дело домашнее, а циркачи в дела чужого дома не вмешиваются. Теперь она это выучит на всю жизнь — на носу, так сказать, зарубит. А то она живет, ничего не соображая. Учила какие-то языки, танцы, верховую езду — а какого черта? Что толку в настоящей жизни от всей этой чепухи? Ничего, она враз поумнеет, когда он ее разочек полоснет ножичком. Как только он соберется с силами, он так ее разукрасит, что никому в мире не придет в голову даже взглянуть в ее сторону. Теперь до конца жизни все с отвращением будут от нее отворачиваться, как это происходит, когда появляется Барки Песья Морда.

И тогда ей придется навсегда остаться у него. Потому что кто еще в целом свете захочет ее?

В комнате царил полумрак, потому что солнце уже село, но Джим не удосужился даже дернуть шнур от выключателя. Осушив бутылку, он попытался приподняться, но что-то невидимое и тяжелое придавило его к стулу и глаза сомкнулись, словно налитые свинцом. Он упал вперед, уронив лицо на ладони. «Ладно, отдохнем минутку, а затем встанем и сделаем то, что должны сделать…»

Викки, замерев, лежала на кровати. Когда после визита к Розе она вернулась в фургон и, обрадовавшись отсутствию Джима, решила вымыться, она и предположить не могла, через какой кошмар ей придется пройти.

Джим бубнил и бубнил, разъясняя, что он собирается с ней сделать, и когда она приготовилась к самому страшному, ее мучитель вырубился. Перемена ситуации оказалась слишком внезапной, и Викки начала истерически хохотать, не в силах остановиться. Пришлось стукнуть себя кулаком по смеющемуся рту — острая боль привела ее в чувство. Итак, что ей делать? Сейчас она в безопасности, но как долго Джим будет в отключке? Ей нужно бежать — но она не может бежать, не взяв с собой свое. Джим застонал, бормоча какие-то несвязные слова:

— Мама… больно… мама…

Спит? Или вспомнил какую-то сцену из детства? Как бы трогательно это ни было, она больше не рискнет оставаться рядом с ним. Конечно, может быть, он просто хотел ее напугать… но может быть, и нет. В любом случае — она уходит. Навсегда.

Викки села на кровати. Прикоснувшись рукой к губам, она ощутила острую боль и разглядела кровь на ладони. Судя по всему, не лицо, а кровавое месиво. Соскользнув с кровати, она начала судорожно одеваться, хватая первое, что попадалось под руку. Она уже закрывала один из своих чемоданов, когда Джим застонал и попытался приподнять голову. Викки замерла и не дыша уставилась на него. Джим открыл глаза, но, казалось, смотрел как сквозь туман.

— Хочу… выпить… — заплетающимся языком пробормотал он.

Викки судорожно сглотнула.

— Ты уже выпил целую бутылку… А впрочем, я знаю, где есть еще одна, — вдруг придумала она.

Джим попытался встать на ноги, но не смог.

— Ноги, — сказал он хныкающим тоном. — Что-то не то с ногами…

— Я подглядела, как конюх прятал бутылку в одной из клеток. — Она шагнула поближе к двери. — Я схожу за ней.

Джим тяжело поднялся на ноги и, пошатываясь, поманил Викки к себе пальцем.

— Ты хочешь надуть меня… Я пойду… с тобой. Дай руку!..

Викки приблизилась на несколько шагов. Поскольку он не делал никаких попыток ударить ее, она подставила ему плечо, и Джим повис на нем всем своим весом. В ноздри Викки ударил нестерпимый запах перегара, но она не совершила прежней ошибки и не показала, как ей противно. Она хотела напомнить Джиму, что он без штанов, но побоялась пробудить в нем прежнюю ярость. Вдвоем они кое-как добрались до двери, спустились по ступенькам и заковыляли по дорожке, ведущей — к зверинцу.

В зверинце было темно, лишь перед входом горела тусклая лампочка. Напротив — в фургонах, вагонах и переоборудованных автобусах — свет в окнах почти не горел: циркачи, пользуясь выходным днем, ходили сейчас по магазинам, сидели в кинотеатрах или ресторанчиках. Никто не мог заметить, как Викки, взяв Джима за руку, повела его вверх по металлической лесенке внутрь пустой клетки.

Она сгребла в углу свежую солому, посадила на нее Джима, а затем, не спуская с него глаз, стала пятиться к выходу. Она ждала, что он станет требовать обещанную бутылку виски, но вместо этого Джим завалился на солому, бормоча, что хочет чуть-чуть вздремнуть. Когда Викки вышла из клетки и заперла за собой дверцу, он уже начал похрапывать.

Вернувшись в фургон, Викки быстро упаковалась, но думать по-прежнему ни о чем не могла. Разбитая губа давала о себе знать резкой пульсирующей болью. Спрятав в карман ключ от автоматического замка, она подошла к зеркалу и вгляделась в него. Правая половина лица опухла, как от флюса, и начала синеть, а губа напоминала оладью. Из ранки все еще сочилась кровь.

Промыв ранку, Викки наклеила на губу пластырь, чтобы остановить кровь, а потом, сообразив, что без денег она все равно никуда не сможет пойти, обыскала куртку Джима, затем его джинсы. В куртке нашлась мелочь, в джинсах — бумажник и несколько долларов.

Все.

Викки обессиленно села на кровать. До сих пор она считала само собой разумеющимся, что он держит деньги при себе. В конце концов, циркачи не тот народ, чтобы пользоваться банком. И вовсе не из подозрительности, а потому, что живут от получки до получки.

Что же, Джим — исключение? Мысль эта показалась Викки столь нелепой, что она бросилась заново обыскивать фургон. Если деньги где-то спрятаны, она обязательно их отыщет — не зря же ей приходилось вылизывать каждый квадратный дюйм этой комнатушки.

В конце концов ей пришлось отказаться от своих поисков: с минуты на минуту должны были начать возвращаться из города люди, и кто-нибудь из них — сторож или конюх — вполне может обнаружить спящего Джима. До того, как это произойдет, ей надо уйти, а уж с деньгами или нет — не имеет значения.

Она шла по дорожке, волоча за собой тяжелые чемоданы, и подходила уже к заднему двору, откуда рукой подать до шоссе, когда резкий приступ головокружения остановил ее. Сев на чемодан, Викки опустила голову, но это не помогло. Поняв, что из поездки на попутной машине в город ничего не получится, Викки попыталась собраться с мыслями и прикинуть, что же ей делать. Единственное, что остается, — пойти к Розе и попросить о помощи. Будь та просто цыганкой, Викки никогда бы к ней не обратилась, но Роза была подругой ее матери. Уж наверняка она одолжит ей несколько долларов, которых хватит на автобусный билет.

Она поднялась, ухватилась за чемоданы и, делая через каждые десять шагов передышку, добралась до фургона Розы. Тот стоял под деревом, листва защищала его днем от палящего солнца. Викки впервые задумалась: «Почему это, интересно, цыганка получила столь выигрышное место для стоянки? Ведь среди владельцев фургонов нашлось бы много желающих пристроиться под деревом».

Викки уже давно поняла: Розе не приходится перебиваться от зарплаты до зарплаты, как подавляющему большинству циркачей. Фургон у нее был самой последней модели, и украшения она носила настоящие. В свое время бабушка прожужжала Викки все уши, рассказывая длинную историю о своих фамильных драгоценностях, и научила внучку отличать подделку от подлинника. Викки не очень-то ее тогда слушала, но теперь благодаря бабушке она могла отличить фальшивый жемчуг от настоящего.