С верхушки этой кампаниллы, должно быть, открывался изумительный вид на город, и, допив кофе, Джейн направилась к ней, заплатила положенные десять лир и на лифте вознеслась на самый верх.

Долго стояла, глядя сверху на дома и дворцы, завороженная зрелищем, и совершенно забыв, что часы вот-вот должны бить. В воздухе послышалось хрипение, шипение, а потом раздался громовой удар, потрясший барабанные перепонки, голову, все тело и заставивший вибрировать даже душу. Со стоном она заткнула уши, напрягаясь всем телом всякий раз, когда исполинские колокола над головой били снова и снова

Неожиданно сильные руки схватили ее за талию, прислонили к чему-то широкому и надежному и держали так, пока не затих последний звук. Только потом она обернулась и взглянула прямо в смуглое, бесконечно любимое лицо Стефена.

— Неужели тебя никто не предупредил о колоколах? — удивился он.

Джейн покачала головой, не в силах вымолвить ни слова, и, взяв ее за локоть, Стефен подошел к лифту и нажал кнопку.

— Довольно-таки необычное ощущение — услыхать колокола с такого близкого расстояния. Особенно без предупреждения…

— Да, я уж думала, вот-вот потеряю сознание, — призналась Джейн. — Глупо, конечно, но…

— Некоторые очень чувствительны к шуму. Меня лично шум нисколько не беспокоит, ну, если не считать, конечно, звука ножа о стекло или по тарелке!

Двери лифта открылись и впустили их.

— Вот уж кого я меньше всего ожидала здесь увидеть, — пробормотала Джейн. — Разве ты не видел этой кампаниллы прежде?

— Видел. И не однажды. Но все равно всякий раз, приезжая в Венецию, не могу удержаться и не посмотреть на город сверху.

— Он прекрасен, правда?

— Да. Я люблю Венецию больше Рима.

Лифт остановился, они спустились по лестнице на площадь. Стефен явно колебался, и Джейн понимала, что должна взять на себя инициативу, — уйти сама, но страшилась даже этой мысли.

— Странно, почему Колин не пошел с тобой на кампаниллу? — удивился Стефен.

— А зачем ему?

— Я бы никогда не отпустил тебя одну!

— Но я здесь действительно одна. Колин в Лидо.

Джейн повернулась и медленно пошла через площадь, высоко подняв голову, часто моргая, чтобы удержать слезы, туманившие взгляд.

— Джейн, подожди!

Боясь, что ослышалась, она продолжала идти и остановилась, только когда Стефен оказался прямо перед нею.

— Пойдем, выпьем кофе, — предложил Стефен. — По-моему, тебе нужна чашечка хорошего крепкого кофе.

И повел ее к столику. Официант подошел тут же. Стефен заказал кофе и, откинувшись на спинку стула, молча, смотрел на Джейн. Детское ощущение счастья… Душа запела, умолкла и запела вновь… Стефен снова рядом. Так зачем задаваться какими-то вопросами? Почему просто не принять с радостью то, что есть?!.. Вот только есть ли оно? Сейчас он здесь, милый и внимательный, а через минуту может подняться и опять уйти с холодным видом. Нет, выдержать такое во второй раз ей не под силу. Рискуя получить отпор, надо все-таки попробовать откровенно поговорить с ним.

— По-моему, у тебя появилась привычка обязательно объединять меня с каким-нибудь мужчиной, тебе не кажется? — Она изо всех сил старалась говорить спокойно. — Сперва с Рупертом, теперь с Колином.

— Ну, понять меня не трудно. Ты ведь хороша собой. А знаешь, как иногда можно все неверно истолковать.

— Не понимаю, как можно неверно истолковать то, что мы с Рупертом посидели за столиком в баре.

Тон ее стал решительным.

— А Колин? Как следует понимать тайную помолвку?

— Тайную помолвку? Не понимаю, о чем ты?

— Прошу прощения, если мне не положено было об этом знать, но тогда не следовало делиться с Рупертом.

— О Господи! — воскликнула Джейн. — Неужто ты поверил его словам? Да я все придумала! Он вознамерился одаривать меня своим ежеминутным вниманием до конца круиза, вот и пришлось на ходу изобрести, будто мы с Калином влюблены. Если б ты так явно не демонстрировал свою неприязнь ко мне, то вполне мог бы фигурировать вместо Колина!

Стефен ничего не сказал, а она принялась усердно размешивать в чашке давно растворившийся сахар. Маленький оркестрик наигрывал романтические вальсы Штрауса, а над головой летали голуби, темными пятнами мелькая в ярко-голубом небе.

Парочка опустилась прямо у их ног; голубь, нежно воркуя, выпячивая грудь, обхаживал голубку, потряхивая крыльями, старался привлечь ее внимание. Но усилия его пропали даром: голубка, занятая собой, порхнула в сторону. Потоптавшись на месте, голубь перелетел к другой голубке и снова начал свой танец.

— Вот уж кто никогда не огорчается из-за отказа, — сухо заметил Стефен. — Совершенно никакого самолюбия.

— Это не так уж и плохо. Сочетание самолюбия и ревности доставляет слишком много неприятностей.

— Из твоих слов, очевидно, нужно сделать вывод, что мне следовало бы брать пример с голубей! Что ж, может быть, ты и права. Надо признать, последние дни я вел себя ужасно глупо.

Джейн очень хотелось не согласиться с ним, но нужные слова не шли на ум. Душа была слишком переполнена радостью, что он хочет восстановить добрые отношения. Но невольное молчание в очередной раз сослужило хорошую службу: Стефен наклонился и взял ее за руку.

— Джейн, прости мое поведение. Хотя, конечно, мне нечем оправдываться, ну разве только тем, что я все-таки не голубь!

Джейн расхохоталась.

— Да уж, на голубя ты мало похож. Скорее на сокола или на орла, но никак не на голубя!

На этот раз расхохотался Стефен.

— Ну, ты и шутница! Должно быть, отец скучает, отпуская тебя надолго.

— Да. После смерти матери жизнь у него была нелегкая, и я стараюсь не уезжать надолго.

— Ты, похоже, обожаешь его.

— Да.

И она умолкла, заметив, как потемнело его лицо.

— Я-то к отцу никогда ничего не испытывал. Он не любил мать, а я за это ненавидел его!

У Джейн столько рвалось с языка, что она даже не знала, с чего начать, и, боясь сказать не то, начала очень осторожно:

— Но ведь нельзя ненавидеть человека только за то, что он кого-то не любит, даже если этот кто-то — твоя мать.

— Все верно, однако в юности на многое смотришь совершенно по-другому. Тогда мне было непонятно, как можно, живя с такой женщиной, как моя мать, не любить ее. Непонятно, почему отец предпочитал всех этих… всех прочих женщин. А мать продолжала любить и сейчас еще слова против него не скажет.

— Чем же она его оправдывает? — спросила Джейн.

— Да ничем. Понимаешь, она никогда не порицала отца за отсутствие любви к ней. Уже по одному этому можно понять, насколько она по натуре покорна и смиренна — в отличие от меня! — Он достал из портсигара сигарету и закурил. — Я себя в подобном положении просто не представляю! Повзрослев и кое-что поняв, я поклялся, что не допущу, чтобы меня обижали или превращали мою жизнь в мучение.

— А как же невеста?

— Единственная ошибка. Когда все кончилось, я поклялся больше никого не любить.

— А, по-моему, ты и не любил никого, — без обиняков заявила Джейн. — И именно потому все у вас так и закончилось. Джорджины я не знаю и потому оправдывать не собираюсь, но поверь, когда женщина считает, что любит мужчину сильнее, чем он ее, то делает все возможное, чтобы заставить его доказать обратное.

— Пытаясь завладеть его делом, да? Джорджина была бы счастлива, только если бы смогла контролировать все мои дела.

— А может, она считала это единственной возможностью играть сколько-нибудь значительную роль в твоей жизни.

Стефен молчал так долго, что Джейн уже отчаялась услышать ответ. Но потом все-таки заговорил, и таким тихим голосом, словно то были просто мысли вслух:

— Возможно, ты и права. И тогда многое проясняется. Впрочем, все кончено. Мои былые чувства к ней умерли.

— Но ведь появится какая-нибудь другая, — прошептала Джейн — И тогда придется вспомнить: если хочешь быть любимым, то и сам не должен бояться любить.

— Я и не боюсь.

— Боишься. И почти сознался в этом. Боишься уподобиться матери!