— Почему?

— Если я буду утверждать, что сделала это в целях самозащиты, то у меня будут определенные шансы на королевскую снисходительность. Я расскажу Генриху, как все происходило на самом деле, однако ни про Риса, ни про кузенов не упомяну, иначе Генрих будет полагать, будто речь идет о крупном заговоре против его вассала.

— Но вы очень многим в таком случае рискуете, — сказал Мэдок. — Если не хотите называть Генриху действительных участников убийства этого скота, назовите мое имя. Я уже достаточно пожил на свете. Если вас повесят, мне будет очень жаль. Вы еще такая молодая.

Предложение слуги растрогало Алану. Он многие годы верой и правдой служил ей, а еще раньше отлично служил ее отцу. Не было у нее более преданного слуги, чем Мэдок. Нет, она не может допустить, чтобы он взял всю вину на себя.

— А какую же ты назовешь причину убийства Гилберта? — спросила Алана.

— Скажу, что защищал вас.

— Это ведь будет означать, что в тот день ты тоже был возле реки. Я уверена, что Генрих спросит, почему Гилберт пытался убить меня, когда тут же рядом находился свидетель. Ну, а если Генрих еще спросит у тебя, каковы были твои отношения с Гилбертом, что тогда ты скажешь?

Мэдок криво усмехнулся.

— Вы же отлично знаете, что я ненавидел его.

— Да, но ты что же, так и намерен ответить Генриху? Если да, то твоя участь предрешена. И кроме того, в твоих словах Генрих увидит намек на заговор против его вассала. А если ты солжешь и скажешь, будто уважал Гилберта, твои показания легко будут опровергнуты. Говорят, что Генрих чрезвычайно проницательный человек, а тебя, Мэдок, так легко вывести из душевного равновесия. Ты наверняка не сможешь промолчать, когда речь зайдет о тех людях, что пытаются отнять у нас наши земли. Ты ведь ненавидишь всех нормандцев и также ненавидишь их короля. А норов Генриха известен. Как только ты позволишь себе что-нибудь в этом роде — а я в этом не сомневаюсь, — он, пожалуй, прикажет убить тебя на месте. Так что нет, Мэдок, я не позволю тебе оговаривать себя. Именно я должна предстать перед ним. Я одна, и более никто.

И быть ей одной, потому что Алана очень сомневалась, что Пэкстон захочет свидетельствовать в ее пользу.

И зачем только он вошел в ее жизнь! Алана никогда раньше не испытывала такой боли. Так его любить — и знать в то же время, что он отнюдь не разделяет ее чувств. Боль в груди была невыносима. Ну хоть когда-нибудь это кончится?

Только с ее смертью, решила она.

Алана услышала рядом с палаткой голоса. Полог поднялся, и Пэкстон вошел внутрь. Он сперва посмотрел на нее, затем его взгляд остановился на Мэдоке.

— Оставь нас, пожалуйста, — сказал он.

Тон его был сдержанным, и Алана почувствовала холодок страха, пробежавший у нее по спине.

— Но вы ведь не можете допустить, чтобы этому делу был дан ход, — сказал Мэдок и, сощурившись, посмотрел на Пэкстона. — Она…

— Мэдок! — крикнула Алана, полагая, что слуга намерен сейчас все выболтать. — Мой муж попросил тебя выйти отсюда.

— Ну-ка, ну-ка, — перебил ее Пэкстон. — Что это ты намеревался только что сказать, Мэдок?

Взглядом, исполненным мольбы, она впилась в Мэдока, умоляя его не говорить ничего, что может выдать ее план. В ответ Мэдок плотно сжал зубы и посмотрел на Алану.

— Так, ничего особенного, — объявил Мэдок, повернулся и выбежал из палатки.

— Ну, ты хотел о чем-то со мной поговорить? — спросила Алана, как только они с Пэкстоном остались вдвоем.

— Я только что разговаривал с Генрихом. Через некоторое время мне велено привести тебя к нему.

Алана осознала приближение опасности. Однако она постаралась справиться со своими чувствами и сохранить предельное спокойствие.

— И какова же была его реакция на твои слова о том, что я убила Гилберта?

— Не был удивлен этим сообщением, но и обрадован тоже не был.

— Стало быть, он разгневался?

— Ну, мне доводилось видеть его и более сердитым. — Пэкстон склонил голову и изучающе посмотрел на нее. — Ты ведь, кажется, говорила, что не боишься предстать перед ним? Если это так, какое тебе дело до его настроений?

Сердце Аланы часто и сильно забилось.

— Я вовсе не боюсь предстать перед ним, — заявила она. Может, если бы она повторила эти слова несколько раз вслух, ей удалось бы поверить, что все это так, в сущности, и есть. А может, и не удалось бы, кто знает. — Мне просто хотелось узнать, чем все это может кончиться.

— Грозит виселица, — прямо сказал Пэкстон. Она уставилась на него. Алана поняла, что все очень серьезно. Она сглотнула слюну, и ей показалось, что она проглотила и свое сердце.

— Думаешь, он не поверит моему рассказу?

— Ну, поскольку ты вознамерилась говорить ему неправду, то можешь быть совершенно уверена, что он тебе не поверит.

— Но это вовсе не ложь! — продолжала упорствовать Алана.

Пэкстон действовал стремительно. Он схватил ее за плечи и резко привлек к себе.

— Твое упорство и повторение этой лжи — сущая глупость, Алана, — сказал он. — Твоя жизнь сейчас находится под угрозой. Достанет ли у тебя мозгов понять, что именно я тебе говорю?

— А не все равно?

Этот ее простой вопрос сбил Пэкстона с толку.

— Что?

— А не все равно тебе, выживу я или буду казнена?

— Какую ты чушь говоришь! — сказал он, не скрывая собственного изумления. — Мне вовсе не все равно. Менее всего я хочу, чтобы тебя казнили.

— Почему?

Он еще более нахмурился.

— Потому как ты не сделала ничего такого, за что полагается казнь.

Она, конечно, рассчитывала совсем на другой ответ. И хотя она рисковала сейчас услышать слова, способные вовсе ее раздавить и смять, тем не менее не смогла удержаться и не спросить:

— А как же наши отношения, Пэкстон? Что, если король будет ко мне снисходителен, захочешь ли ты в таком случае, чтобы я оставалась твоей женой?

— Мы же поклялись быть вместе, «покуда смерть не разлучит нас». Так оно и будет.

— Ты мне не ответил, — перебила она его. — Я хочу знать, простишь ли ты меня за то, что я говорила тебе неправду о смерти Гилберта? Могут ли между нами быть опять нежные чувства?

Он внимательно посмотрел на нее.

— Если честно, то я даже и не знаю теперь. Доверие уже исчезло. А возникнет ли оно снова — время покажет.

Алана почувствовала, что сердце ее сжалось. И зачем только она завела этот разговор? Тем более что, скорее всего, ее все-таки повесят. Зачем усугублять и без того трудное положение?

— Знаю лишь одно, Алана. Если ты не расскажешь правду, тебе едва ли доведется узнать, что нас с тобой ждет в будущем.

«И все же пока остается надежда», — подумала она. Ведь он оставил надежду, ведь не сказал, что у них теперь отношений быть не может. Может, дело в том, что у нее более определенное мнение относительно того, что именно ее ожидает?

— Ты хочешь, чтобы я сказала, что Рис убил Гилберта? Я правильно понимаю?

— Если он убил, то да.

— Ну вот, представь, что я говорю Генриху, что Рис, мой дядя, убил Гилберта… Что сделал это исключительно для того, чтобы отомстить ему за попытку убить меня. Можешь ли ты уверить меня, что Генрих не расценит это как попытку заговора, тем более что, находясь в полном здравии и твердом уме, я обманула его, заверив, будто Гилберт сам утонул?

— Этого я не могу обещать.

— Почему?

— Потому что тебе придется объяснить, почему Гилберт желал твоей смерти.

Алана понимала это все и сама. Ей просто хотелось услышать от него подтверждение.

— В таком случае правда такова, как я тебе и сказала: я убила Гилберта.

Сжав зубы, Пэкстон закрыл глаза. Затем, открыв, он разжал руки, отпуская Алану.

— Что ж, быть по-твоему. — И направился к выходу. — Пойдем же, Алана. — Он кивнул и приподнял для нее палаточный полог. — Генрих тебя ждет.

Пэкстон был мертвенно-бледен. И на то имелись основания.

Когда он и Алана вошли в палатку Генриха, они встретились лицом к лицу с сэром Годдардом. Рыцарь явился по приказу короля, чтобы дать показания относительно смерти Гилберта. Алану же по приказу Генриха попросили пока подождать снаружи. Ей сказали, что, когда понадобится, ее вызовут. Так она и осталась под конвоем.