Мерин Аланы остановился. Она огляделась и увидела, что они прибыли в менее людную часть военного лагеря. Пэкстон подозвал сэра Грэхама, и тот встал рядом с Аланой. Она оказалась между ним и Пэк-стоном.

Пэкстон оставался все таким же неприступным. Даже ни разу не взглянул в ее сторону. Состояние Аланы становилось все более подавленным. Она чувствовала себя отверженной. Тут она услышала, как Пэкстон, обратившись к сэру Грэхаму, сказал:

— Понаблюдай за ней. Если она сумеет ускользнуть от нас, мы едва ли сумеем разыскать ее.

Алана полагала, что единственное чувство, которое она еще способна испытывать, — это чувство грусти. Оказывается, она была неправа. Ее возмутило, что Пэкстон, говоря сейчас о том, что она может сбежать, намекал на ее коварство.

Если поначалу она еще подумывала о побеге, то сейчас Алана отлично понимала, что тем самым сразу же бросит тень на Риса, на кузенов, на любого, кого только могли заподозрить.

— Вы пытаетесь оклеветать меня, сэр, — сказала она, обратившись к Пэкстону, и глаза ее сузились. — Я не боюсь предстать перед Генрихом, и, стало быть, мне незачем убегать.

Холодным взглядом голубых глаз Пэкстон смерил Алану.

— Глупые слова! Будь у тебя хоть капля здравого смысла, ты бы опасалась предстать перед Генрихом. Потому что есть все основания опасаться его суда. — Он обернулся к сэру Грэхаму. — Глаз с нее не спускай. Вдруг да поумнеет и решится удрать. А я скоро вернусь.

Пэкстон пришпорил коня и двинулся в другую часть лагеря. Алана посмотрела ему вслед. Как только его фигура скрылась за ближайшими палатками, она перевела взгляд на Гвенифер, которая подъехала и поставила мерина на то самое место, где только что находился конь Пэкстона.

— Почему он так жесток с тобой? — спросила Алану кузина.

— Главная причина в том, что я призналась в убийстве Гилберта. А кроме этого, Гвенифер, он скорее всего проклинает сейчас тот день, когда женился на мне.

Алана поспешно отвернулась, чтобы Гвенифер не могла увидеть ее слез. Ах, как бы хотелось Алане, чтобы и Пэкстон испытывал такие же глубокие чувства.

К сожалению, это было не так.

Пламенная ненависть переполняла душу Пэкстона. Никогда прежде он не испытывал подобного чувства. Лишь железная выдержка и сила воли позволяли ему внешне оставаться невозмутимым.

Алана и ее лживость разожгли в нем это чувство, а то, что она все это время продолжала ему лгать, лишь добавляло огня. Но больше всего его злила клятва, которую Пэкстон дал Генриху.

Боже праведный! И зачем только он сделал это!

Остановив коня в нескольких ярдах от входа в королевскую палатку, Пэкстон, вместо того чтобы спешиться, остался в седле и пытался сообразить, как ему поступить дальше.

Он безоговорочно поверил Алане, когда она сказала, что Гилберт толкнул ее в реку. Но когда она говорила, что собственноручно убила Гилберта, — тут, конечно же, она лгала. Истинными убийцами скорее всего были Рис и его сыновья. В этом Пэкстон ничуть не сомневался. Но как убедить Генриха в этом?

Ведь утверждения Аланы, что Гилберт сам по себе утонул, делали ее одной из соучастниц преступления. И потом, почему, собственно, Гилберту нужно было убивать ее? Пэкстон опасался, что Генрих не поверит ее словам о замыслах Гилберта и скорее всего во всем обвинит Алану. Без сомнения, в таком случае ее повесят.

Его клятва.

Пэкстон понимал, что оказался заложником собственного слова. Хотя, с другой стороны, из всех вассалов Генриха, явившихся нынче на Честерскую равнину, только один Грэхам знал о признании Аланы. Пэкстон мог попросить своего друга забыть об услышанном. Грэхам скорее всего подчинится, и тогда преспокойно можно было бы вместе с Аланой возвратиться в крепость, где и начать новую жизнь.

Может быть.

Но Пэкстон уже не мог доверять ей. С самого начала она обманывала его, и в конце концов Пэкстон даже поверил, что ее муж и вправду утонул.

Кроме того, в день их свадьбы она удрала от него, намереваясь уйти вовсе не в поселок к родственникам, но гораздо дальше. Теперь-то Пэкстон отлично понимал, что бегство объяснялось ее опасениями, что рано или поздно вся правда об убийстве Гилберта откроется.

Но Пэкстона также интересовало еще и вот что. Были ли чувства Аланы, которые она испытывала к нему во время тех восхитительных дней и ночей, что провела с ним в одной постели, искренними или же она сбивала его с толку, подготавливая очередной побег?

И еще один момент.

Кусок ткани от туники. Судя по всему, кроме тех, кого он подозревает в убийстве, есть и еще кто-то, знающий, что Гилберт был убит. Кто бы ни положил клочок доказательства ему на постель, но этот «кто-то» наверняка хотел, чтобы двуличность Аланы сделалась для Пэкстона очевидной. Поэтому Пэкстон сомневался, что сей доброхот будет спокойно поджидать, пока ложь Аланы не сделается известной Генриху.

Кто же это?

Может, один из его собственных солдат, прежде боявшийся обнаружить свое знание? Или один из соплеменников Аланы? Может быть, кто-то не хочет простить ей новое замужество?

Мэдок?

Гвенифер?

Олдвин?

Но какую же при этом могли они преследовать цель?

— Ну и ну! Разрази меня гром, если это не Пэкстон де Бомон! Мне казалось, я видел тебя едущим бок о бок с какой-то уэльской шлюхой. И какими же судьбами ты здесь?

Сразу узнав этот голос, Пэкстон обернулся.

— А, так, значит, змея выбралась-таки из своей норы? — — сказал он прищурившись и глядя сейчас на сэра Годдарда. Этого рыцаря он хотел сейчас видеть меньше всего. — Я непременно сообщу Генриху о том, что в тюрьме Честерского замка следует сделать более надежные запоры.

— Не трудись, — сказал Годдард. — Именно Генрих и выпустил меня из тюрьмы.

— Минутная ошибка, я уверен, — сказал Пэкстон, слезая с коня.

Сэр Годдард загородил проход Пэкстону и нагло улыбнулся тому в лицо.

— У тебя нет ни власти, ни силы держать меня в тюрьме.

— Все, что происходило с тобой, было результатом королевских решений. Однако если ты сейчас же не уйдешь с дороги, то именно я определю твою судьбу! Отойди немедленно, пока я не потерял терпения. Ты однажды уже имел возможность узнать, каков я в гневе. Или, может, желаешь повторения? — Пэкстон нахмурился. — Насколько я помню, мой кулак встречался с твоим лицом не один раз, а около полудюжины. Если не хочешь испробовать опять, поторопись убраться отсюда.

Сэр Годдард отошел с пути Пэкстона. — Как великий хозяин желает, — язвительно произнес он.

Пэкстон сделал вид, будто не расслышал самых последних слов рыцаря. Отдав поводья одному из часовых, Пэкстон, обратившись к другому часовому, назвал свое имя. Часовой поднырнул под палаточный полог, а через несколько секунд возвратился и попросил Пэкстона войти.

Пэкстон заколебался.

Следует ли ему это делать? Или нет?

С одной стороны, он давал присягу, но с другой — речь шла о жизни Аланы. От напряжения он даже стиснул зубы. Желает он того сам или нет, Пэкстон обязан подчиниться обстоятельствам.

Он шагнул внутрь палатки.

Почему же в таком случае ты не скажешь ему правду?

Ходившая из угла в угол палатки Алана остановилась и повернула голову в сторону Мэдока, который мог свободно входить и выходить отсюда. С момента приезда она впервые осталась наедине со слугой и впервые они могли свободно поговорить.

За час, прошедший с момента, когда она видела Пэкстона, к ним подъехала повозка, посланная по приказу Генриха. Там были три палатки и несколько соломенных постелей. Парусиновые конструкции имели разные размеры: самая маленькая палатка предназначалась Гвенифер, самая большая — людям Пэкстона, а также Мэдоку и отцу Джевону. Средняя палатка предназначалась для нее и — она полагала — для ее мужа. Эту последнюю раньше прочих установили и натянули. Алану поместили внутрь, а около входа поставили часового.

— Почему я не рассказываю ему правды? Да потому, Мэдок, потому что именно я, а не кто иной, должна предстать перед Генрихом, — пояснила Алана.