Лаура с Арманом уехали почти сразу.

— Это испортило весь мой отдых, — сказала Лаура с вымученной улыбкой.

Я подумала: а почему ей было не остаться еще хоть немного с Конором, который выглядел печальным и был даже более молчалив, чем обычно? Наверное, она опасалась полиции и прессы, которые могли раздуть эту историю.

Когда полиция уехала и наступило временное затишье перед приездом вечерних гостей, мы все четверо собрались в салоне.

— Нам надо найти домоуправителя вместо Софи, — сказал Эган. — Я не хочу, чтобы Мария работала так тяжело, как в эти дни.

— Почему бы не сделать управительницей Камиллу? — предложила я. — Она кажется очень энергичной.

— И привезти еще одну девушку из деревни? Отличная идея, Керри, — сказал Эган и повернулся к Конору.

Но Конор был глубоко погружен в собственные мысли и с трудом заставил себя вернуться к реальности.

— Что? Конечно. Не позаботишься ли ты об этом, Эган?

Он поднялся и вышел. Я отбросила свою гордость и последовала за ним. Он казался мне таким одиноким. Я догнала его на кухонном дворе: он стоял и смотрел на то место, где утром лежало тело Софи.

Он поднял голову, когда я подошла.

— Керри?..

— Не стоит думать об этом сейчас.

— Я знаю. — Он сказал это так, как будто все время только об этом и думал. — Я сожалею, что так грубо вел себя тогда, в ее комнате. Но она была неуправляема и ненавидела вас. Она даже могла напасть на вас. — Он отвернулся, а потом вдруг изменил тему разговора: — Вы что-нибудь слышали в ту ночь, когда она умерла?

Я рассказала ему о том звуке, который слышала и который мог произойти от удара тела Софи о землю. Он и сам мог его слышать, потому что его комната была как раз под ее, но с ним в ту ночь была Лаура, и, я полагаю, окна и ставни были закрыты. Это напомнило мне об Армане.

— Арман ходил в башенку в ту ночь.

— Когда? — Конор прямо-таки выстрелил в меня этим вопросом.

— Это было… после.

Он внимательно посмотрел на меня.

— Я видела его там и раньше. В тот последний раз, когда они здесь были. Он тогда очень тихо поднимался по лестнице. Пробыл наверху некоторое время, я его не видела, а потом он снова спустился.

Он нахмурился и не отрывал взгляда от моего лица.

— Думаю, что он шпионил за вами и Лаурой, — сказала я.

Кровь бросилась ему в лицо. Он поспешил спросить:

— Вы говорили об этом кому-нибудь? Марии?

Я отрицательно покачала головой.

Он взял мои руки в свои:

— Держите это в тайне. Обещаете?

— Конечно, но…

— Это очень важно. Для вашей же безопасности… и многих других тоже, — добавил он и ушел.

Через неделю полиция выдала тело мадемуазель Софи Конору и Эгану. Исследование показало, что смерть наступила из-за перелома шеи в результате падения из окна, а возможно, из-за удара. Похороны состоялись при церкви в Белане. Кроме Конора, Эгана, Марии и меня, Камиллы и Берты, нашлось не много людей, которые помнили Софи и сочли необходимым присутствовать на церковной службе. Только мы шестеро составляли траурную процессию, направляясь на кладбище.

Когда мы приехали обратно, то первые гости уже прибыли и Жанна, девушка, нанятая в помощь Камилле, показывала им комнаты. Это было как доброе предзнаменование, обозначающее начало нового периода для «Фермы».

Может быть, дело было только в том, что шел август, начало отпускного сезона для большей части Франции, когда заполнены даже такие второстепенные дороги, как та, что шла через Белан-ле-От; но так или иначе, по меньшей мере половина комнат в «Ферме» всегда были заняты.

Смерть мадемуазель Софи, казалось, сняла черную вуаль с отеля. Теперь здесь весело порхали Камилла и Жанна в своих белых фартуках, расстилая скатерти и расставляя цветы. Конор оборудовал еще несколько ванных. Он пригласил себе в помощь человека из Белана, и все было подготовлено к тому, чтобы начать выкладывать плиткой пол.

Но хотя черная завеса, казалось, приподнялась над «Фермой», ни один из нас не освободился от нее. Эган, самый беспечный из всех нас, часто выглядел озабоченным, и то нежное выражение в его глазах, которое так очаровало меня, появлялось все реже и реже. Мария была больше всех обеспокоена этой переменой, происшедшей с ним после смерти Софи. Конор мог, по крайней мере, занять себя работой, укладывая трубы и сооружая приспособления для ванных комнат, — это помогало ему забыться. А когда Лаура прибыла к нам со своим еженедельным визитом, мне показалось, что и она переменилась: стала вести себя тише и меньше работала на публику.

Я знала, что это не просто мои домыслы. Как могла смерть не повлиять на всех нас? Я все чаще делала перерывы в занятиях рисованием и не могла забыть эти седые жидкие волосы, разметавшиеся по булыжнику. Может быть, мешала какая-то неопределенность: мы ведь не знали, почему и как она умерла; а может быть, это было неосознанное чувство вины за чью-то разбитую жизнь.

Как-то утром Конор остановил меня, когда я собиралась уйти на целый день.

— Мне надо поехать в Ниццу выбрать плитку для ванных комнат, — сказал он. — Я подумал, что вы хорошо разбираетесь в таких вещах. Вы бы мне очень помогли, если бы поехали со мной.

Я согласилась отправиться с ним.

Это был еще один в цепочке чудесных дней. Дорога вилась по откосам гор, то опускаясь, то поднимаясь, и, когда показалось, что горам не будет конца, перед нами вдруг раскинулось Средиземное море — как голубой мираж, оно плыло в жаркой дымке. У меня невольно вырвался возглас восхищения и удивления, и Конор съехал на обочину, чтобы я могла полюбоваться этой картиной подольше.

До этого момента мы разговаривали мало, но нисколько не тяготились молчанием. Зачастую молчание между людьми, которые мало знакомы, как Конор и я, порождает напряженность, и я обычно лихорадочно ищу, чем бы заполнить эту пустоту. А сегодня ни я, ни он, очевидно, не нуждались в этом. Мы мирно сидели рядышком и смотрели на море.

— Я так доволен, что мы вырвались оттуда, — начал он. — Я временами чувствую себя там словно в клетке. В какую сторону ни сунусь, всюду натыкаюсь на железные прутья.

— Как жаль, что тамошняя жизнь вам не в радость, — ответила я. — «Ферма» может быть так красива! Тем более теперь, когда она возрождается из руин и приобретает новый облик.

— Благодаря вам.

— О нет! Я только скольжу по поверхности. Это все ваша работа.

— Я не боюсь любой работы, но есть еще много разных вещей…

Я была уверена, что он имел в виду свои отношения с Лаурой, полные неопределенности, но не могла же я обсуждать с ним Лауру! А ведь был еще и Эган.

— Вы чувствуете себя слишком виноватым перед Эганом, — сказала я. — Но люди, подобные Эгану, обычно неплохо устраиваются в жизни.

— Вы действительно так думаете?

Я кивнула:

— Вы же сами рассказали мне о вашем отчиме. У него не было денег, когда он женился на вашей матери, но они были, говорят, очень счастливы.

— Отчим был совсем такой же, как Эган, — согласился он. — Море обаяния.

— Вы все обвиняете себя, что плохо на него влияете, но он ведь вырос в доме у отчима — в доме, где мужчина не ощущал никакого дискомфорта, живя беззаботно за счет женщины.

Он внимательно слушал, но, наверное, я напоминала ему благонамеренную школьную учительницу. А потом улыбнулся мне, что случалось не так уж часто.

— Вы так поддерживаете «Ферму», что я подумал: уж не пытаетесь ли вы таким образом поддержать меня?

— Я очень хотела бы.

Он посмотрел на меня долгим внимательным взглядом. Мне показалось, что он собирается поцеловать меня, и в горле у меня перехватило. Но он снова твердо сжал губы, отвернулся и запустил мотор.

— Лучше поедем.

Я почувствовала себя обманутой. Это все Лаура, сказала я себе, глядя в боковое окно, чтобы скрыть выражение своего лица; мне стало ясно: он не такой человек, которому легко пойти на обман.

И вот перед нами открылась Ницца, сверкающая белой штукатуркой под солнцем, с непривычными звуками уличного движения, пахнущая горячей смолой, бензином и соленой водой. Мы свернули в узкие улочки старого города, и я с удовольствием почувствовала себя снова во Франции. Мы оставили машину напротив фабрики, выпускавшей плитку, и вошли внутрь.