И его вывеска тоже стала жертвой воздушного нападения. Бомба мятежников упала всего в нескольких ярдах от нее, на голой дороге, и взрывной волной из-под вывески вырвало одну из двух деревянных опор. И пот она стоит на одной ноге и глядит в землю. Занятое зрелище! Я хмыкаю и готов отправиться дальше, по тут из дома, радостно размахивая руками, выскакивает Богвнебе:
— Хэлло, майор!
— Богвнебе! — Я выключаю зажигание.
— И на земле мир! — Это его обычный ответ.
— Как жизнь?
— Да никак. Пока жив.
— Это я вижу. Стало быть, мятежники не поделились и разбомбили вашу вывеску.
Я вылезаю из машины. Он пожилой и очень маленький, этот Богвнебе. В его фигурке есть что-то смешное и трогательное. Он протягивает мне жилистую руку и обнажает крашеные зубы в широкой улыбке.
— Доброе утро, майор.
— Доброе утро, сэр. Удивляюсь, неужели мятежники не нашли себе лучшей цели, чем ваша безвредная вывеска!
— Чудно, правда? — Он запахивает тяжелый халат, закрывая обнажившуюся на миг наготу. — Когда прилетели их самолеты, мы всей семьей сделали, как велела гражданская оборона: заползли на животах под кровати. И тут мы услышали взрывы. Когда они улетели, мы все вышли на улицу, и я сразу увидел разбомбленную вывеску. И я подумал: какой дурацкий налет!
— Да-да, конечно. Как ваша семья?
— Все здоровы, надеемся, молимся.
— Ну, беспокоиться особенно не о чем. Скажите еще раз, чтобы были поосторожней и держались подальше от опасных мест. И пусть никто не дотрагивается до незнакомых предметов.
— Уж я постараюсь, чтобы они не наделали глупостей. Не в моем доме такое начнется!
— Прекрасно. Прекрасно. Но я никак не ожидал, что налет коснется такого лица, как Богвнебе!
О, как он хорошо понимает мои шутки!
— М-да… м-да, — в притворном замешательстве он почесывает затылок, обдумывая ответ, — видите ли, к кое-каким неприятностям нельзя быть готовым заранее. Но я могу вас заверить, больше этого не повторится — наверняка, обещаю.
— Но вы разве не рады, что они ограничились одной вывеской?
— Это верно, — говорит он, — это верно. Но если они прилетят снова, они больше не потревожат мою вывеску. Все будет иначе — честное слово!
— Вот и хорошо, Богвнебе! — Я дружески похлопываю его по спине.
— И на земле мир!
— До свидания. И берегите себя.
— Большое спасибо, майор. Вы — тоже.
Я влезаю в машину, мы удаляемся от всемогущей траволечебницы Богвнебе, едем мимо базарных навесов, мимо домов, перед которыми стоят люди, и я машу им рукой в знак сочувствия и поддержки.
Мне надо посетить еще несколько семей, где в результате налета были раненые и убитые. Но это ближе к вечеру, когда я разделаюсь с собственно военными обязанностями. Нельзя забывать, что они — главная цель моего пребывания здесь. А сейчас мы спешим выразить свое почтение ототе, традиционному опекуну города, которому в настоящих обстоятельствах пришлось порядком поступиться своей былой властью. Мой визит по необходимости будет кратким — по причине более важных дел, да к тому же я не могу общаться со старым неграмотным вождем без помощи переводчика…
Мое предчувствие подтверждается. Мы подъезжаем к дому ототы, и я вижу в переднем дворе несколько велосипедов, прислоненных к деревьям. Несомненно, вождь собрал своих людей на совет; у меня нет желания проходить через традиционные церемонии и убивать время, которое я могу употребить с пользой. И этот визит я откладываю на вечер. Поэтому, стараясь, чтобы никто не обратил внимания на непочтительную перемену моих намерений, я решительно разворачиваю «минимок». У меня еще есть немного времени, и я, пожалуй, заеду на минутку к своему самому достопочтенному другу, вождю Тодже.
Я отдаю себе отчет в том, на сколько может растянуться эта минутка — привычки вождя мне известны! — но я как-нибудь выкручусь и не оскорблю чувств выдающегося горожанина.
— Хэлло, мадам, — говорю я жене вождя, которая что-то делает во дворе. — Доброе утро.
— Доброе утро, майор.
— Вождь дома?
— Кажется, да.
— Какой это дуре «кажется»? — ревет в бешенстве вождь Тодже, он выскакивает из дверей, и халат его широко распахивается; он спешно прикрывает полой седеющую наготу.
— Не волнуйтесь, вождь. — Я стараюсь его успокоить. — Мадам, вероятно, не знала, точно ли вы дома.
— Как это «не знала» — в моем собственном доме?
— Ну…
— Вот так обманывают людей, которые приходят ко мне; говорят, что меня нет дома, когда всякому ясно, дома или не дома такой человек, как я. Скотоложство! — Он в ярости сплевывает. — Погодите, я вас всех проучу! Заходи, майор.
— Не стоило так сердиться, сэр. Мадам просто ошиблась.
— Что-то слишком часто она ошибается, и я не намерен допускать этого впредь в доме, который добыт моим потом.
— Не волнуйтесь, сэр. Доброе утро.
— Доброе утро, сынок. Присаживайся. Я сейчас.
Этот человек просто удивителен!
В гостиной почти ничего не переменилось. Над входной дверью склонилась огромная выцветшая фотография вождя при полном параде: на голове шапка с перьями, на шее несколько ниток бус, белая рубаха без ворота с длинными рукавами, гнутый посох искусной резьбы и широчайший халат, из-под которого выглядывают носки ботинок. На лице выражение «со мной шутки плохи», в могучих плечах угроза. В углу фотографии достаточно крупными буквами чернильная надпись: «Вождь Лондон Тодже Оновуакпо из города Урукпе»…
Единственная новая вещь в комнате — продолговатый альманах под шапкой «Союз за прогресс игабо», называется он «Великие сыновья и дочери страны игабо». Я беру его в руки, смотрю на портреты и имена, и тут вновь появляется вождь.
— Добро пожаловать, сынок. — Теперь под халатом рубаха.
— Благодарю за гостеприимство, сэр. Неужели вашего портрета здесь нет?
— Не обращай внимания на глупцов. Понятия не имею, откуда они набрали своих великих людей. И меня нет среди них — только подумать! Кто большие люди в стране игабо, если не такие, как я? Наверно, у них там неладно с соображением. Когда мне принесли альманах, я чуть не разорвал его в клочья, но меня твердо заверили, что в следующем издании мой портрет будет на первой странице. Еще бы, я большой резиновый босс, меня одного достаточно, чтобы прославить весь этот город, а они меня даже не упоминают и перечисляют мелких ничтожных мошенников, которые громкий звук издать и то не могут.
Я смеюсь в знак согласия.
— Присаживайся, майор.
— Я бы рад, вождь, но сегодня утром у меня гора неотложных дел.
— Таких неотложных, что ты не можешь присесть на минутку и выпить со мной стаканчик? Ну, майор!
— Нет, сэр, правда, я только хотел…
— Нет, нет, нет, нет! Послушай, майор, ты не можешь прийти в дом такого человека, как я, и отказаться от угощения. Мой народ такого не любит. Робинзон! — кличет он маленького сынишку.
— Но, сэр, я действительно тороплюсь…
— Робинзон! — Он не обращает внимания на мои слова и выглядывает за дверь. — Эй, Робинзон! Где этот паршивец? Не успеешь оглянуться, как они… Робинзон!
— Что?
— Иди сюда, быстро! — Тодже садится рядом со мной. — Это минутное дело, майор. Надо же чем-то поприветствовать день.
Робинзон в дверях, лет шести, голый, со всеми следами уличных игр на коже.
— Принеси джин и два бокала — живо!
Мальчишка убегает, и через мгновение перед нами бутылка местного джина. Он настоян на корешках и потому желтовато-бурый. Мальчишка уносится за бокалами.
— Вот я и говорю, майор, что это позор, когда значение человека не признают должным образом. Потому что всегда происходит что-то такое, в чем слово обойденного человека могло бы пойти на пользу делу, и тогда те, кто его обошел, начинают кусать пальцы в досаде на свою дурацкую неразумность. Ты меня понимаешь?
Я киваю, не в силах предугадать, куда клонит изреченная мудрость. Мальчишка разливает джин.
— Не так давно мы все собрались на совет к ототе, и я поставил такой вопрос: сейчас правят военные, и Дом вождей ничего больше не значит, поэтому нам надо установить связь с правительством, чтобы правительство время от времени могло спрашивать нашего совета. Я предложил, чтобы отота избрал, скажем, двух представителей, допустим, меня и кого-нибудь вроде вождя Джей Джей Си Уколи — короче говоря, тех, кто мог бы наверняка попасть на прием к военному губернатору и достаточно веско говорить от имени города. Я предложил, чтобы отота послал нас к губернатору с таким предложением… Твое здоровье, майор.
